Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.

Топоров Владимир Николаевич

Для понимания основоположного различия между законом и благодатью ключевое место — Иоанн I, 16–17: И от полноты Его [Христа. — В. Т.: ] все мы приняли и благодать на благодать ; Ибо закон дан чрез Моисея, благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа. — Одно дано и, значит, оно объективно, внешне, овеществлено; другое происходит–рождается от полноты Христа и несет на себе его печать (характерно, что употребление иное, нежели у греческих классиков, — & [–] у Эсхила, Софокла, Геродота или & у Гомера и под.). Показательна и семантическая мотивировка понятия благодати в древнегреческом: восходит к и.-евр. *g'her — "желать", "любить" (Pokorny I, 440). Это значение (‘begehren", "gern haben"), конечно, выведено задним числом и потому сугубо приблизительно, лишено наиболее глубинно–интенсивной части своего смысла, его 'ы. Более правильным и более отвечающим сути явления благодати было бы иное объяснение. В индоевропейском Покорный выделяет еще два корня *g'her-, понимаемых им как омонимы — *g'her-2 "скрести", "царапать" и *g'her-3 "сиять", "блестеть". Вероятно, вариантом *g'her-2 нужно считать корень *gher-3 "проклюнуться", "прорезаться", "выдаться–выступить" (сходный смысл в *g'her-2 — "процарапаться", "проскрестись"). Это упорно подготавливаемое созревание и в последний момент внезапно–неожиданный

прорыв изнутри во вне лучше всего понятно в растительном коде — про–зябати: зябь, из и.-евр. *g*en — "рождать(ся)" (ср. выше , о рождении–происхождении чрез Христа и от полноты его). Так во тьме — и в природе и в мирах творения — исподволь созревающий свет, достигнув предела, вырывается через пробуравленное, процарапанное отверстие и внезапно и с огромной энергией через мгновение заливает весь Божий мир: всё начинает сиять, блестеть, оповещая о сотворении нового пространства и нового времени. Образ света благодати или сияния благодати замыкает эти рассуждения, соединяя воедино все три, до того разъединенные и.-евр. *g'her-. Теперь, при таком понимании, усиливая друг друга, они воссоздают смысловую полноту этого языкового элемента; русск. благодать — из *bolgo–datb: и.-евр. *bholg'h-: *bhelg*h — "вспухать", "набухать", "расширяться" (более пассивный аспект той же идеи, что и в *g'her-2); второй элемент, восходящий к *dati или *deti, позволяет понять целое благодати как даяние–дарование или установление–положение (деяние) того максимального прибытка (сверх–прибытка), который — в духовном плане — как раз и. явлен как благодать.

Вторая часть I (175а–180а) не относится к числу эффектных, и исследователи обычно не останавливают на ней своего внимания. В самом деле, красноречие Илариона отступает здесь в тень, голос все чаще передается свидетельствам из Псалтири, Исайи или Матфея, а в собственном тексте образность заметно погашается. На первый план выступают вопросы, связанные с догматикой и промыслительной историей благодати. Тем не менее, эта часть должна считаться своего рода шедевром композиционной техники Илариона и его высокого учительного мастерства. Высокое поэтическое напряжение первой части (закон и благодать) по необходимости должно было смениться некоторой разрядкой, снятием пафоса, устранением наиболее сложных образных структур и т. п. — тем более, что в следующей (третьей) части I намечался новый подъем поэтической энергии. Иларион строит вторую часть как соединительную. Его цель — соединить уже сказанное с еще имеющим быть сказанным, рассматриваемым как главное содержание памятника, придающее ему некий особый смысл. Для этого Илариону было нужно заполнить разрыв во времени и в пространстве между воцарением благодати, связанным с явлением Христа, и утверждением «веры благодатьнои» в русской земле при Владимире. Но эту линию исторических перипетий появления, утверждения и распространения благодати Иларион совмещает с другой линией, реализующей изложение основных вероучительных и догматических понятий (само обращение к ним в тексте, имеющем другую ближайшую цель, видимо, вызывалось необходимостью прояснить наиболее сложные понятия, с которыми трудно было освоиться вчерашним «языкам»). В центре этой части — два понятия, которые еще не изжитому мифопоэтичес-. кому (языческому) сознанию казались парадоксальными как раз с точки зрения проблемы тождества и различия. Речь идет о Троице и о богочеловеческой природе Христа. Если тема Троицы вводится через образ Отца, подхваченный из цитаты: «…ибо Отуцъ тацехъ ишеть / кланяющихся ему» (Ио. IV: [21–]23) и продолженный:

рек'ше / съ сыномъ и съ святыимъ духомъ. / якоже и есть по всей земли / уже славится святаа троица. и / покланяние пріемлетъ отъ всеа тва/ри… (175а) [287] .

и несколько далее: «еди/нъ сыи от троице въ две / естьстве божество и челчьство» (176а), — то образ Христа и его природа видится через вторую ипостась Троицы — Бог Сын «в двух естествах». Тема «двух естеств» (различие в тождестве) решается с помощью 17 последовательно вводимых двучленных конструкций со схемой «яко человекъ… яко Богъ…», которые и образуют композиционный центр этой трети части I. Ср.:

287

Тема Троицы возникает и в частях II и III, ср.:

како единого Бога. въ троиці / чтуть и кланяются… (185б); заповедавъ по всеи земли / и крьститися въ имя отца / и сына и святаго духа. и ясно и велегла/сно въ всехъ градeхъ славитися / святеи троици… (186б); и ныне уже ма/лі и велицeи. славимъ едино/сущную троицу… (194а); … славимь тя / господа нашего Иисусъ Христа. съ отцемь съ пре/святыимъ духомь. троицу не/раздельну. единобожестве/ну. царьствующу на небесехъ / и на земли… (199б); Верую въ единаго Бога славима/го въ троици, отца… сына… духа свята… троицу единосущну. лициж / разделяющуся. троицу / имены. единого же Бога. не съ/ливаю разделеніа. ни съеди/неніа разделяю. съвокупля/ются несмесно. и разделя/ются нераздeлнe… но комуждо свое // несмесно суще. разве Боже/ства едино бо есть божество въ / троици… (200б–201а).

Роль этой темы в СЗБ заслуживает особого внимания.

еди/нъ сыи отъ троице. въ две / естьствe божество и члчьство. / Исполнь человекъ по въчеловеченію. // а не привиденіемъ. но исполнь / Богъ по божеству. а не простъ чело/векъ. показавши на земли бо/жьскаа и человечьскаа. / Яко человекъ бо утробу матерьню / растяаше. и яко Богъ изиде де/вьства не врeждь. яко человекъ / матерьне млеко пріатъ. и / яко Богъ пристави аггелы съ па/стухы пети. / … яко человекъ повить/ся въ пелены. и яко Богъ вълхвы / звездою ведяаше. яко человекъ / възлеже въ яслехъ. и яко Богъ / отъ волх'въ дары и поклоненіе / пріатъ. яко человекъ бежааше / въ египетъ. и яко Богу рукотво/реніа египетъскаа поклони/шася. яко человекъ пріиде на кре/щеніе. и ако Бога іорданъ устра/шився възвратися. яко че/ловекъ / обнажився вълeзе // въ воду. и ако Богъ от Отца послушь/ство пріатъ. се есть Сынъ мои / возлюбленыи. яко человекъ по/стися. 40. дні и възаалка. и / яко Богъ победи искушающаго. / Яко человекъ иде на бракъ кана гали/леи. и ако Богъ воду въ вино при/ложи, яко человекъ въ корабли / съпааше и ако Богъ запрети ве/тромъ и морю, и послушашя / его. яко человекъ по лазари просле/зися. и ако Богъ въскрeси и отъ ме/ртвыихъ. яко человекъ на осля / въезде. и ако Богъ звааху. благо/словленъ грядыи въ имя Господне. / яко человекъ распятъ бысть. / и яко Богъ своею властію. съпро/пятааго съ нимъ въпусти / въ раи. яко человекъ оцьта въку/шь испусти духъ. и ако Богъ солнце / помрачи и землею потрясе. / Яко человекъ въ гробе положенъ бысть // и ако Богъ ада раздруши и душе / свободи. яко человека печатлеша / въ гробе. и ако Богъ изиде печа/ти целы сохрань. яко человека / тъщаахуся иудеи утаити / въскрсенiе. мьздяще стражи. / но яко Богъ уведеся. и позна/нъ бысть всеми конци земля. (176а–177б, и далее как резюме:) Поистине кто Богъ веліи яко Богъ / нашь. то есть Богъ творяи чю/деса съдела спасеніе… (177б).

Этот своеобразный микротрактат о «двух естествах» содержит в себе перечисление ключевых моментов жизни Христа от рождения до смерти и вознесения. Жизнь и смерть, различие между которыми снимается в воскресении (новой жизни, жизни по смерти), представлена здесь серией антитез («яко человекъ… яко Богъ…»), противопоставленные члены которых сливаются на подлинной глубине в единстве образа Христа [288] .

После того как автор ввел и развил тему о «двух естествах», перед ним стояла задача перехода от этой темы к теме приобщения христианства на Руси. В принципе

эта задача могла быть решена по–разному. Автор, верный раз избранному пути антитетического изображения закона и благодати, и в этом месте текста делает акцент на антитезе тех же понятий. Известный намек на возвращение к этой теме содержится уже в последнем звене серии парных «яко» («яко человека / тъщаахуся иудеи утаити / въскресеніе. мьздяще стражи»). Но сам характер противопоставления в этой части решительно меняется. Если раньше, когда описывалась картина присутствия в мире благодати в скрытом, пока еще не явленном виде, закон выступал как «предтеча» и «слуга» (ср. 169а) благодати, то после воплощения благодати и утверждения христианства закон, естественно, утратил эти свои функции. Утратив же их, он, однако, не растворился в учении о благодати, не признал и не принял его. С этих пор закон (иудейство) противопоставляется благодати однозначно — как отрицательное и злонамеренное высшим положительным ценностям [289] . Но даже и не это противопоставление становится теперь основным: закрытость иудеев в отношении благодати и истины ставит их ниже язычников (в частности, вчерашних русских); противопоставляя иудеев и «языков», Иларион обосновывает преимущества последних:

288

Отдал дань этому приему (в содержании с той же темой) и Кирилл Туровский. Ср.: «…Исус Христос яко человек распинаем бе и яко бог и солнце помрачи и луну в кровь преложи…»; «яко человек воспив испусти дух, но яко бог землею потрясе…»; «яко человек в ребра прободен бысть, но яко бог завесу перваго закона полъма раздра»; «яко агнець кровь с водою источи…»; «яко человек во гробе положен бысть и яко бог олтарь язычьскыя церкве освяти»; «яко царь стражъми стрегом но яко бог ангельскыми вои бeсовьскым силам в твердыни ада прещаше…» («Слово на Святую Пасху», 185 об., см. Еремин 1957:412).

289

Одной из мотивировок является отношение к Христу: «(они же нарекоша. / сего лестьца. / и о велизeвуле бесы изгоня/ща» (178а), ср. Матф. XII:24, ХХVІІ:63, и далее: «они же яко / злодeа мучивше кресте при/гвоздиша. сего ради, пріиде / на ны гнeвъ Божіи конечныи… приде бо на землю посети/ть ихъ. и не приаша его… не возлюбиша свeта» (178а–178б) и т. п.

приде бо спасъ. и не пріатъ бысть / отъ израиля… отъ языкъ же пріатъ бысть… и то чая/ніе языкомъ. ибо и въ рожде/ніи его въл'сви о языкъ пре/жде поклонишася ему. a иудеи / убити его искааху. егоже / ради и младенця избиша… (179б).

и объясняет, почему «расеяни / быша иудеи по странамъ» (179а). Тем самым осуществляется непосредственный переход к теме язычества, которому — в отличие от иудеев — оказалась доступна благодать [290] . Происшедшее (неприятие иудеями благодати и приятие ее «языками») не было ни случайностью, ни неожиданностью. Именно в состав этой части Иларион вводит указание на пророчество такого, а не иного развития событий. Ср.:

290

Эта же идея развивалась позже и Кириллом Туровским, вероятно, следовавшим в этом отношении за СЗБ. Ср.:

Добро народа послушьство, емуже языци вeровавше. Сына Божиа познаша. В жидехъ бо чюдеса створи, а языкомъ благодать и спасение дарова; они его показаша, а языци прияша; Израиль отречеся позвавъшаго въ вечную жизнь, а языкы веровавшага в небесное царство въведе… («Слово на вербницу»), ср. еще: Ветхый же закон отинудь обнища… Темь и праздьникъ суботе преста, а недeли благодать дана бысть воскресения ради…

(«Слово в новую неделю»)

и др.

Якоже и къ самаряныни глагола/аше спасъ. яко грядеть годи/на и ныне есть, егда ни во горе / сеи. ни въ іеросалимехъ по/клонятся Отцу духомь и исти/ною… (175а); пріиде бо к нимъ. исполняа пророчества. / прореченаа о немь. якоже и глагола/аше. несмь посланъ токмо / къ овцамъ погыбшіимъ до/му израилева… (178а); И сами своеи погыбели пророци бы/ша… (178б); и събысться слово спасово. / Яко мнози ото въстокъ и западъ пріидут и възлагутъ / съ авраамомъ и ісаком і ако/вомъ в царствіи небеснемь. / а сынове царьствіа изгнани будуть въ тму кромешнюю. / и пакы. яко отымется от вас / царство божіе и дасться стра/намъ. творящіимъ плоды / его (179б).

Эти пророчества как бы дополнительно подчеркивают неизбежность того часа мировой истории, когда к благодати обратятся «языки», и последние, по евангельскому слову (Матф. XIX:30; XX:16; Марк Х:31; Лука XIII:30) станут первыми [291] . Этот час, со всем богатством открываемых им возможностей, для русских только что пробил, и чувства радости, гордости, глубокой ответственности определяют отныне мажорное настроение последней трети части I, строимой crescendo с хвалой–славословием в финале [292] .

291

В СЗБ дается и мотивировка необходимости такого хода событий. Ср.:

… къ ним же посла учени//кы своя глаголя. шедъше въ весь / миръ проповедите. евангеліе / всеи твари, да иже веруеть / и креститься спасенъ будетъ. / и шедше научите вся языкы / крестяща я во имя отца и сына / и святаго духа. учяще а блюсти. / вся елика заповeдахъ вамъ. / лепо бо бе благодати и істине на новы люди восіати. не въ/ливають бо по словеси Господню. / вина новааго ученіа благодать/на. въ мехы вет'хы. обетъ/шавъши въ иудестве. / аще ли. то просядутся ме/си и вино пролеется… (179б–180а).

292

В основе соотношения объемов трех выделяемых частей в I лежит тот же принцип убыстрения–возрастания (восхождения), который определяет и структуру последней трети. Первая треть (168а–175а) относится ко второй (175а–180а) и к третьей (180б–184а) приблизительно как 2:1,5:1.

Лейтмотивом последней трети части I служит «уже» как знак совершения, достижения ожидаемого, апофеоза новой веры. Повсюду зримы подтверждения нового состояния:

вepa бо благодатьнаа по всей зе/мли прострeся. и до нашего / языка рускааго доиде. и за/кон'ное езеро пресоше. еванге/льскыи же источникъ наво/дни вся. и всю землю покрывъ. / и до насъ разліася… (180б); вся страны / благыи Богъ нашь помилова и / насъ не, презре восхотe и спасе/ны. и въ разумъ истин'ныи / приведе. пусте бо и прeсо/хлe. земли нашеи сущи… вънезаапу потече источникъ / евангельскыи. напаая всю землю / нашу… (181а–181б); … помилова ны Богъ и восіа и въ / насъ светъ разума… (181б); посети насъ человеко/любіе божіе (182а)

и т. д. И радость от всего этого тем больше, что недавнее прошлое было совсем иным:

бывшемъ намъ слeпомъ / и iстин'нааго света невидя/щемь. но въ л'сти идольстіи блудящемь… (181б); … и потыкающемся на/мъ въ путехъ погыбели. еже / бесомъ въслeдовати. и / пути ведущааго въ животъ // невeдущемь. къ сему же и гу/гънахомъ. языкы нашими. / моляше идолы… (181б–182а); … и прежде бывшемъ намъ / яко зверемь и скотомъ. не / разумeющемь десницe и шю/ице… (182а)

и др. [293] Но и в этой части отчетливо выступает антитетический принцип композиции, но положительному ряду теперь уже противопоставлены два отрицательных — иудейство и язычество.

293

Обращает на себя внимание тесная связь «неведения» и «гугьнания», аморфной речи, лишенной высших смыслов и неспособной быть средством богообщения. «Гугьнание» лишено разума, значение которого неоднократно подчеркивается в СЗБ («поите разумно», 183б, «свeтъ разума», 181б и т. д.). В этом отношении напрашивается аналогия с учением Иоанна Экзарха о разуме как смысле–значении и глаголе, т. е. слове, как материальной данности, и о преимуществе первого над последним. См. Матхаузерова 1976:33.