Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 2
Шрифт:
– В такой день поводом для гнева может стать любой пустяк! – воскликнула Гармония, когда мы прощались.
В глубине души я понимал, что она права. На несколько дней Артемисия затворилась в своем дворце, приводя в порядок дела, заброшенные в ее отсутствие, и обо мне не вспоминала. Но все равно – я и моя семья ощущали себя как приговоренные.
Это чувство усугубилось траурным настроением, воцарившимся в городе. Следом за правительницей начали прибывать корабли и обозы с ранеными и мертвыми, а также длинные списки погибших – скольких удалось опознать. Тяжелораненых оказалось не так много: большинство таких страдальцев умерли по дороге или были оставлены товарищами, поскольку
Я испытал все это, будучи сатрапом, – я помогал милетцам оправиться от удара, когда Ксеркс вернулся домой после Марафонской битвы; и я помню, как в дни моей юности Линд был в осаде. Но никогда еще я не наблюдал ужасов войны так близко.
Большинство женщин в городе в эти дни помогали ухаживать за ранеными – Гармония и Поликсена тоже захотели поучаствовать в благом деле. Сестре я дал разрешение, а наши с Поликсеной дети были еще слишком малы и постоянно нуждались в матери. У нее от такой работы могло пропасть молоко! Пандиону, разумеется, мы тоже не пустили. А вместо жены я ходил к больным сам, заодно приглядывая за сестрой.
Воинов выхаживали не только дома, но и при храмах, и в лагере за городскими стенами: они лежали рядами на войлочных подстилках, под навесами – и просто под открытым небом. Мы с Гармонией навещали их вместе с другими, в сопровождении наших рабов; сбиваясь с ног, мы выполняли суровые указания лекарей. Когда выдавалось время, я присаживался возле раненых и пытался выспросить, что делается теперь в Элладе и каковы настроения греков. Меня узнавали – кто мог, отвечал мне охотно, делясь пережитым, но солдаты Артемисии мало что могли сказать. Они помнили только, как их смяли и беспощадно уничтожали; помнили ужас, овладевший всеми, когда они падали под ударами спартанских мечей и их топтали враги и свои… Теперь эти простые вояки только неустанно благодарили судьбу за избавление – и за то, что не они, а персы во главе с военачальником Мардонием приняли на себя основной удар!
Несколько раз я видел в лагере саму Артемисию – царица опять была одета по-мужски, с волосами, заплетенными в косу; очевидно, так ей было привычнее появляться перед мужчинами и воинами. Она сосредоточенно склонялась над ранеными, увещевала и расспрашивала их. Карийская правительница, конечно, тоже замечала меня и мою возню с солдатами, но мы с ней еще не обменялись ни словом.
Фарнак за прошедшие дни не навестил нас ни разу. Какие-то срочные дела потребовали его отъезда – или, возможно, Артемисия запретила ему видеться с нами?..
Когда кончилось самое горячее время, Артемисия наконец-то послала за мной.
Я, конечно, был взволнован; но меньше, чем в день ее прибытия. Я чувствовал, что общие печальные хлопоты сблизили нас, а мое бескорыстное участие в делах города произвело на царицу благоприятное впечатление. Я тщательно оделся, наполовину по-персидски, как обычно, – я теперь почти всегда надевал штаны, даже дома. Нетрудно понять, почему я так свыкся с этой частью костюма.
Я расчесал волосы, достигавшие плеч, и бороду. Только сейчас, когда мне пошел двадцать четвертый год, я отпустил небольшую бородку, которая придавала мне солидность; до того волосы на лице росли слишком жидко, и я гладко брился. Я
Артемисия ожидала меня в малом, «минойском» зале. На сей раз она была одета по-женски, в золотистый хитон и пурпурный гиматий. Зловещее сочетание! Волосы ее были распущены по плечам, а на шее и руках переливались багрянцем гранатовые украшения. Я вздрогнул от этого совпадения.
Приблизившись к сидящей царице, я поклонился. Она же не глядя сделала мне знак сесть.
Некоторое время мы молчали: безмолвный вышколенный раб налил своей госпоже и мне вина, но ни Артемисия, ни я не притрагивались к угощению. Царица теребила браслет на запястье. Наконец она обратила свой взор на меня: глаза ее, помимо всегдашней черной обводки, были подкрашены красной охрой, и оттого казались воспаленными, словно от слез. Или источающими пламя…
– Ну, советник, – произнесла она, – советуй, что мне теперь делать! Может, ты окажешься не столь бесполезен, как все прочие!..
Я понял, что ни о каких наших прежних договоренностях и полушутливых прениях речи не зайдет. Артемисия была измучена, опустошена зрелищами стольких смертей и страданий; а главное – сознанием бессмысленности всех этих жертв. Она была бесконечно зла на Ксеркса: он сделал ее царицей, но он же привел к краху персидскую империю, загубил лучшие силы своей страны и высосал соки из Карии, принеся в жертву своей алчности тысячи молодых мужчин и юношей. На месте Артемисии я чувствовал бы то же самое!
Я прикоснулся к критскому бычку на шее, моля богов прояснить мой разум. Потом снова взглянул в бледное мрачное лицо собеседницы.
– Моя царица, – проникновенно сказал я: теперь моим правом и обязанностью было обращаться к ней так. – Мне кажется, для твоей страны настало самое благоприятное время!
Несколько мгновений Артемисия пыталась понять, не издеваюсь ли я над ней. Я ощутил, что жизнь моя опять висит на волоске…
Потом карийка спросила:
– Неужели?
Я кивнул и выпрямился в кресле, вдруг ощутив прилив сил и вдохновения. За те месяцы, пока шла война, я неоднократно размышлял об этом.
– Конечно, госпожа, твои потери огромны… потери Персии огромны. Но поражение Персии совсем не обязательно означает твое! Сейчас Ксеркс лишился тех сил, которые делали его грозой всего мира, и греки в скором времени нанесут ответный удар, пытаясь утолить жажду мести и возместить свои убытки! Целью их станет Персида, а не подвластные ей земли!
Я улыбнулся, видя на лице царицы проблеск понимания.
– Мои соплеменники знают, что богатства Персии неисчислимы, – они уже разлакомились… Конечно, эллинам ведомо, что города Малой Азии, Ионии, Карии и Лидии, богаче их собственных. Но не настолько, чтобы драться за эти лишние крохи с сородичами! К тому же, греки знают, что Ксеркс отобрал большую часть ваших сокровищ для пополнения своей казны!
Артемисия медленно завела за ухо прядь волос. На лице ее заиграла недоверчивая улыбка.
– То есть, ты хочешь сказать, – произнесла она, – пока заокеанские греки будут бить варваров, у меня и у моих соседей появится время накопить силы и укрепить свои границы? Ксеркс оставит нас в покое – но мои подданные будут по-прежнему трепетать перед ним и не восстанут против единодержавия?..
Я кивнул, торжествуя.
– Именно так! А тем временем ты, государыня, докажешь карийцам, что жить под твоей рукой и подчиняться единому правителю для них лучше всего.