Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 2
Шрифт:
При первом нашем свидании она показалась мне суровой, как Артемида или Афина, – и, несомненно, была такой для большинства подданных! Но сегодня, ужиная в кругу доверенных лиц, Артемисия казалась задумчивой, даже мягкой; одета она была в белый ионический хитон с серебряной нитью, придававший ее стройной сильной фигуре что-то девическое, а черные волосы она стянула обычным узлом. Блюда были тоже простые – рыба со специями, зелень, сыр, фрукты.
Сперва мы ели молча, а потом я осмелился начать беседу, задав царице вопрос, ответ на который меня непритворно интересовал. Почему в этом зале так много произведений минойского искусства –
Артемисия взглянула на меня широко раскрытыми глазами, точно была изумлена моей дерзостью; а потом улыбнулась.
– Моя мать была критянкой, – сказала она.
Ах, вот оно что! В жилах карийцев еще в древности смешалась кровь разных народов – и, вероятно, Артемисия тоже не была чистопородной гречанкой. Возможно, мать ее вела свой род от минойцев.
Тут напомнил о себе Фарнак, сказав, что он и Поликсена были воспитаны на Крите; завязался оживленный разговор. Артемисия оказалась остроумной и тонкой собеседницей, проявив широкие познания в разных областях. А я заметил нечто другое!
Чувство, прежде существовавшее между Фарнаком и Поликсеной, теперь проявилось в его отношении к царице. Это сквозило во всем: в том, как Фарнак ухаживал за Артемисией, подливая ей вина; в том, как ненароком касался ее обнаженной руки, – они сидели за соседними столиками! Он понижал голос, делая замечания, не предназначенные для нашего с Поликсеной слуха; а в его зеленых глазах были покорность и властность влюбленного. Я знал, каким обольстителем был Фарнак, – немногие женщины могли бы устоять перед его красотой и искусностью! Поликсена тоже скоро заметила поведение брата. На ее лице, в движениях рук, которыми она одергивала одежду, читались ревность и беспокойство.
Когда трапеза завершилась и царица отпустила нас, мы с Поликсеной вышли первыми: Фарнак остался. В коридоре жена остановилась и посмотрела на меня.
– Я не знаю… – начала она; но не закончила и лишь осуждающе покачала головой, сжав губы. Я молча коснулся ее локтя. Мы не знали – был Фарнак любовником царицы прежде или стал теперь; или же только стремился к этому завоеванию. Или для него это было лишь рискованной игрой?.. С такого станется!
Мне не было дела до любовных увлечений молодой вдовы: пусть о них судачат придворные сплетники. Однако это касалось нас напрямую и могло кончиться худо.
Через пару дней Артемисия снова позвала меня вместе с женой. У нее появились ко мне вопросы, касающиеся политической жизни милетцев; но, как я подозреваю, это был лишь предлог. Фарнак тоже был приглашен – он уезжал на следующий день, о чем нам объявили; и карийке хотелось посмотреть на наши лица при прощании. Однако о порядках в Милете Артемисия спрашивала четко и взвешенно, и мне пришлось напрячь все свои способности, чтобы достойно отвечать.
Посреди разговора я вдруг обратил внимание на руки моей собеседницы, которыми она поглаживала подлокотники кресла, оплетенные стилизованными морскими змеями. Эти руки были слишком грубы для царственной особы – с мозолями, шрамами и обломанными ногтями; никакой уход, никакие масла не могли полностью уничтожить эти следы неподобающих знатной гречанке трудов. У Аместриды – да что там, у самого Ксеркса! – руки были гораздо нежнее.
Артемисия скоро заметила мои взгляды.
– Тебе чем-то не нравятся мои руки? –
Я почувствовал, как загорелись щеки и уши.
– Предполагаю, госпожа, что ты искусная наездница и лучница, – сказал я. Это было рискованно: ну а если бы я ошибся?..
Однако Артемисия усмехнулась и быстро поднялась с места.
– Собирайся! Поедем на прогулку! – воскликнула она, тряхнув волосами, которые сегодня были распущены.
Я взглянул на Поликсену. Она с улыбкой кивнула, поняв, что ее не приглашают; и, поднявшись, пошла прочь. Однако, перед тем, как скрыться, жена бросила на меня и Фарнака напряженный взгляд.
Я понимал, что это значит, – отправиться на прогулку на виду у всего города: я, Питфей Хромец, в обществе самой царицы и человека, который совершил тяжкое преступление против Ксеркса! Однако Артемисия бросала мне вызов, и я не мог не принять его.
День был ветреный, прохладный. Я надел шерстяной кафтан и штаны – мне пришлось одолжить одежду у Фарнака, я еще не успел запастись всем нужным. Для нас приготовили лошадей; разумеется, царицу сопровождала также охрана, пятеро конных стрелков. Это были все те же карийцы в персидском платье: должно быть, Артемисия предпочитала не персов, а соотечественников, разделявших ее образ мыслей.
Сама Артемисия тоже оделась по-мужски – по-азиатски: в темные кожаные штаны и такую же рубаху с кольчужными накладками. Такой наряд шел ей не меньше, а то и больше, чем женское платье! У нее даже походка изменилась, сделавшись по-мужски размашистой, немного раскачивающейся; Артемисия двигалась как всадник или моряк, привычный удерживать равновесие в непогоду. Волосы она заплела в одну косу, а за спиной у нее, как у всех ее воинов, висели лук в налуче и колчан со стрелами.
Я почувствовал себя ужасно неловко в таком обществе. Даже женщина здесь превосходила меня своими мужскими умениями!
Но Артемисия была единственной в своем роде: не следовало забывать об этом. И я взобрался на старушку Парфенопу и последовал за карийкой, готовясь восхищаться и ужасаться.
И было чему! Еще в пути я заметил, что Артемисия превосходно держится на лошади; а когда наш отряд выехал за город, мы остановились на опушке сосновой рощи. И там царица и ее спутники, выбрав себе старые узловатые деревья в качестве мишеней, начали состязаться в стрельбе.
Я надевал костяной плектр для игры на кифаре; а Артемисия надела на палец нефритовое кольцо – для смертельной забавы. Она стреляла как амазонка: не лучше своих людей, но и ничуть не хуже!
К этому времени я уже знал, что некоторые воинственные азиатские племена, – те же скифы, – обучают своих женщин стрельбе из лука; а кое-где лук даже считается женским оружием. Персидские воины в большинстве своем конные лучники – а поражать зверя и человека на расстоянии совсем не то, что сходиться в страшном ближнем бою, грудь в грудь, как спартанцы! Но, тем не менее, я был впечатлен искусством царицы и откровенно сказал ей об этом.
Артемисия радостно рассмеялась. Но похвала Фарнака для нее была куда дороже моей: это и неудивительно, учитывая, что он был опытным воином, в отличие от меня. Однако в память мне врезалось, как раскраснелись щеки царицы и как сияли ее темные подведенные глаза, когда Фарнак подсаживал ее на лошадь… Я бы очень хотел ошибиться в своих подозрениях!