Сын Эльпиды, или Критский бык. Книга 2
Шрифт:
Я встал, раскинув руки, и соленый ветер хлестнул по лицу и раздул мой зимний плащ, как парус. Снова напомнив себе, что я человек, не имеющий родины, я ощутил свободу – и нестерпимую тоску…
Не пора ли пустить корни в земле, которая оказалась добра к нам?
Я медлил с принятием окончательного решения. Однако Артемисия время от времени приглашала меня во дворец и советовалась со мной по разным вопросам. Царица была достаточно мудра, чтобы не торопить меня… и, похоже, разговоры со мной доставляли ей удовольствие. Как я и ожидал, Артемисия много расспрашивала меня о моей
Иногда я по доброй воле развлекал Артемисию музыкой. Могу сказать без ложной скромности – теперь, когда это больше не было моей повинностью, и, возможно, благодаря пережитому мною мой талант очень развился.
Артемисия несколько раз приходила взглянуть на моих детей: особенное внимание она проявляла к своей маленькой тезке, спрашивая о здоровье девочки. Я, в свою очередь, познакомился с сыном царицы Писинделом.
Увы, в его наружности и поведении следы кровосмешения проступали еще явственнее, чем в облике моей падчерицы: царевич был мал для своего возраста, бледненький и щуплый, с большой головой. Он говорил медленно и с трудом, хотя, похоже, был смышлен. Однако я уже не удивлялся тому, что царственная мать большую часть времени прячет его от людей.
Фарнак опять приехал через месяц – вместе с Нестором! Мальчику холод, похоже, пошел только на пользу: он разрумянился, покруглел и окреп – должно быть, целыми днями резвился на воле, как спартанские дети до того, как их отдадут в агелу. Я был бы очень счастлив и горд обнять Нестора как отец: но лишился этого права. И, наблюдая за ним и Фарнаком, я исподволь начал склоняться к мысли, что разбойник стал мальчику лучшим отцом, чем был бы я…
Вот только будет ли у моего сына мать? И какой окажется мачеха, когда Фарнак женится, – ведь он, конечно, однажды остепенится, ему уже скоро тридцать! И к чему приведут его шашни с царицей?
Любуясь Нестором, я вспомнил царевича Писиндела… И внезапно я догадался! Вот о каком «счастливом будущем» для Нестора говорил Фарнак тогда, в Вавилоне!
Фарнак был дерзок без меры: я понял, что он надеется получить в жены саму царицу и дать ей другого, здорового и полноценного, наследника – а возможно, даже думает убедить Артемисию сделать своим преемником Нестора, в обход ее собственного сына!..
Он совсем не знает женщин и матерей, если рассчитывает на такое, подумал я. Или, наоборот, Фарнак знал женщин слишком хорошо?
Я не стал делиться с Поликсеной этими подозрениями; хотя, скорее всего, она разгадала намерения брата и без моей помощи. Они не раз говорили о чем-то наедине, и Поликсена после таких разговоров была сама не своя: ее мрачная задумчивость сменялась воодушевлением, а потом она опять погружалась в уныние, но мне ни в чем не признавалась. Возможно, мы с женой теперь скрывали друг от друга одно и то же!
Потом Фарнак уехал. И тогда Поликсена пришла ко мне.
– Брат примет участие в войне – он мне только что сказал, – мрачно сообщила она. – Фарнак покажется
Я крепко обнял жену: она уткнулась мне в грудь и молчала.
– Фарнак везуч, что правда, то правда… почти как я, – я не сдержал невольного смеха. – Вот увидишь, все обойдется!
Но мне были слишком хорошо известны обыкновения персов. И если Фарнак опять попадется на глаза Ксерксу, тот, скорее всего, отдаст его палачам, не думая ни о каких заслугах союзников и ни о какой своей царской выгоде… А возможно, царь заодно казнит и Артемисию!
Оставалось надеяться, что в горячке боя Ксеркс не заметит изменника. И что они оба, Фарнак и царица, уцелеют в битве: я не сомневался, что Ксеркс не станет подвергать свою бесценную особу чрезмерной опасности и соваться близко.
Когда повеяло теплом, а в нашем садике расцвели нарциссы, Артемисия призвала меня для решающего разговора.
Я вошел и остановился, ощутив невольную робость… Царица на сей раз приняла меня в огромном тронном зале, отделанном рельефами в вавилонском стиле: я бы назвал этот зал «персидским». Артемисия восседала на возвышении, и вид у нее был самый непреклонный. На ней было платье глубокого пурпурно-лилового цвета; обнаженные руки ее, украшенные шрамами, покоились на подлокотниках в виде львиных голов – точно карийская царица уподобилась Иштар, повелевающей львами.
– Что ты решил? – спросила Артемисия.
Я поклонился. Озарение снизошло на меня неожиданно.
– Я согласен служить тебе, царица. Но при одном условии!
Артемисия подалась вперед: она смотрела на меня с изумлением и интересом.
– Ты осмеливаешься ставить мне условия?
Я распрямился и заложил руки за спину, глядя ей в лицо. Я понимал, сколь многим рискую: но я ощутил себя так, точно расправил невидимые крылья.
– Да, госпожа. Мне известно, что ты отправляешься на войну и выступишь на стороне Ксеркса против греков!
Ее губы насмешливо дрогнули.
– Это так… И что дальше?
Я глубоко вздохнул.
– Мне известно, что последняя победа обошлась персам очень дорого. И я буду служить тебе, царица Артемисия, если Ксеркс окажется разбит – или если победит столь же великой ценой!
Артемисия долго смотрела на меня… а потом расхохоталась. Ее смех прозвучал резко и неприятно.
– Понятно, – произнесла она, отсмеявшись. – Стало быть, на войну со мной ты не отправишься?
– Нет, – сказал я. – На войне от меня, как ты знаешь, было бы мало проку. И я не стану выступать против моих собратьев.
Артемисия покачала головой, все с тем же насмешливо-удивленным выражением.
– Внутри ты еще страннее, чем снаружи! Но, кажется, теперь мне ясен извилистый ход твоих мыслей… и твои представления о чести.
Она поднялась с трона и спустилась в зал, ко мне. Теперь она оказалась ниже меня, но у меня все равно сохранялось ощущение, что я смотрю на эту женщину снизу вверх.
– Я могла бы казнить тебя за такую дерзость.
Артемисия помолчала, чтобы понять, какое впечатление произведет эта угроза.