Сын капитана Алексича
Шрифт:
Она дернула его за рукав:
— Чур, салка. Догоняй!
И стремглав побежала к пруду.
А он не побежал. Стоял наверху, схватив рукой ствол сосны.
— Что же ты? — крикнула она.
Он махнул ей рукой.
Когда она, растрепанная, тяжело и часто дыша, подбежала к нему, он сказал недовольно:
— А ты совсем еще такая…
— Что, маленькая? — задорно спросила она.
Не отвечая, он смотрел на нее долгим, как бы изучающим взглядом. Губы его дрогнули, словно он хотел сказать какие-то
— Я уезжаю, — сказал он. — Завтра в восемь утра.
— Уже, — помедлив, сказала она.
— Да, уже.
Она знала, он должен был уехать. Каждый раз, когда они виделись, она ждала: вот-вот он скажет о том, что уезжает.
— Я провожу тебя, — сказала она.
Он медленно покачал головой:
— Не надо.
— Почему?
Он не скрывал от нее ничего. Она не спрашивала, он сам рассказал о том, что не хочет, не будет жить с женой.
— Правда, — добавил он, — для сына я останусь отцом, это она знает, а с ней у нас все кончено.
— Ты не любишь ее?
Он не ответил.
Она ждала его ответа, и боялась того, что услышит, и в то же время чувствовала, что любит его с каждой минутой все сильнее именно за то, что он молчит.
Она понимала, он не хочет, не умеет лгать, и была благодарна ему за правду, за то, что слово у него и в самом деле крепкое.
— Раньше любил, — сказал он неохотно. — Да, раньше, конечно, любил — он кивнул сам себе, словно взвесил свои слова и убедился в их справедливости и правоте. — А потом…
— Что потом? — тихо спросила она.
Он пожал плечами:
— Не знаю. Она хорошая, и меня любит, и жили мы с ней — не ругались, а вот, ну как бы тебе объяснить?
Снова пожал плечами:
— Одним словом, ничего у нас не вышло.
— Это не из-за меня? — спросила Женя.
Он ответил не сразу.
— Не знаю. По-моему, нет, это ведь еще до тебя началось у нас…
И вдруг рассердился. Не на шутку, всерьез. Глаза стали злыми и резче обозначились скулы.
— Чего ты ко мне пристала? Что тебе надо?
— Не ори, — спокойно ответила она, а внутри все в ней запело, кровь ударила в щеки, и, не в силах совладать с собой, она засмеялась, схватила его влажные, пахнущие дождем плечи, прижалась к ним лицом, смеясь все сильнее, все громче.
— Ты что? — удивленно спросил он.
Она тихо смеялась, с радостью вдыхая в себя запах намокшей от дождя материи и табака.
И он успокоился так же быстро, как вспылил. Он вообще был вспыльчив, но отходчив, а отойдя, обычно первый смеялся над своей вспышкой.
— Я и сам не знаю, как это все получилось, — сказал он задумчиво. — Просто, должно быть, разлюбил — и все. Что тут поделаешь?
Она верила ему. Он и в самом деле не знал, как это все получилось. Разлюбил. Разве так не бывает? Потому
Все управление уезжало на целину, и начальник, и главный инженер, и строители, и он вместе со всеми.
Почти все ехали с семьями, он ехал один.
— Я поеду раньше, потом ты приедешь ко мне. Согласна?
Она не задумываясь ответила:
— Да. Только что я там буду делать? Где работать?
— По своей специальности, в больнице.
— А там есть больница?
— Если нет, так построим. А пока что можно будет и на тракториста учиться. На всякий случай.
— Нет, — решительно сказала она, — не хочу на тракториста.
Глаза его стали растерянными, — казалось, еще немного — и заплачет.
— Тогда дома посидишь, хозяйством займешься.
Она сдалась. Лишь бы не видеть этих глаз, жалобных и растерянных.
— Хорошо, пусть будет так, как ты хочешь.
— Конечно! — горячо подхватил он. — Вот увидишь, все будет в порядке. Главное, что мы будем вместе и никогда не расстанемся!
Он оглянулся по сторонам, неловко обнял ее за голову, быстро поцеловал в щеку.
Так стояли они на пригорке, под прикрытием старой, поблескивающей от дождя сосны.
Дождь то усиливался, то замолкал, и тогда становилось слышно, как шумит в сосновых ветвях ветер и летит дальше и вода в пруду вскипает в ответ, покрываясь дрожащей гофрированной рябью.
Женя опомнилась первой.
— Почему ты не хочешь, чтобы я проводила тебя?
— Нет, не не хочу, — жестко ответил он. — А просто это неудобно. — И, не отводя от нее глаз, пояснил: — Вчера она пришла ко мне в управление. Говорит, что придет меня провожать. Вместе с сыном.
Женя слушала его молча. Это тоже было правдой. Она понимала, он не мог запретить жене проводить его. В сущности, это ее право, ее последняя просьба.
— Хорошо, — сказала Женя. — Пусть будет так.
— Пусть, — согласился он. — А ты не сердишься на меня? Ведь правда же не сердишься?
И она ответила, улыбаясь немного принужденной улыбкой:
— Нет, не сержусь.
Он писал ей часто, каждую неделю от него приходило по два письма. И она писала ему, и он в каждом письме спрашивал: «Когда? Когда ты приедешь?»
Наконец она решилась уехать. Ей устроили на заводе пышные проводы — все собрались в завкоме, сдвинули столы, наставили на них бутылки с водкой, пивом, лимонадом, тарелки с угощением.
Хроменькая Чегодаева из отдела готовой продукции даже в пляс пустилась, помахивая платочком и так лихо подмигивая, что старый вахтер Егор Егорыч, работавший на заводе почти пятьдесят лет и, по его словам, помнивший даже главного пайщика завода Распутина, не выдержал, засеменил вслед за ней.