Сын Моржа и Куницы
Шрифт:
Егор огляделся.
Да, крупная комната, настоящая гостиная в полном смысле слова. Десяток шагов в ширину, двадцать в длину. Пара диванов, несколько кресел. Стол с проигрывателем пластинок, пачкой журналов, листами бумаги, стаканом с карандашами и ручками.
На столе ещё какая-то ерунда: скрепки, кнопки, резинки и прочее. Россыпь мелких зелёных и жёлтых кристаллов в чашке с отбитой ручкой. Пяток чашек с кофейным налётом на дне.
Тумба около стола с огромным пузатым телевизором. Похожий Егор видел у одного из
Высоченные книжные шкафы у стен. Пара платяных шкафов пониже.
Невысокий холодильник со стеклянной дверью, через которую виднелись заиндевевшие коробки, бутылки с молоком или кефиром, куски сыра, колбасы, ещё какая-то снедь. На холодильнике — чайник и вазочка с кусковым сахаром. Банка с кофе. Пара коробок с чайными пакетами.
Потухший камин посередине внешней стены, огороженный кованым заборчиком, с отдельным местом для наколотых чурбачков.
И — двери.
Дверь в коридор на выход и пять неизвестных дверей.
К одной из них, в самом дальнем углу, Егора и поволок новый знакомец.
— Моя комната, — с этими словами распахнул створку перед Егором. — Заходи! Глянь, как круто обустроил!
Комната, и правда, оказалась интересной.
Во-первых, довольно большая, примерно пять на пять метров. Во-вторых, двухэтажная. В дальнем левом углу установили сколоченную из дерева лестницу. Впрочем, наверх хозяин гостя не повёл. Чего, мол, смотреть — кровать, да сундуки со шкафами.
А вот первым этажом хвастался.
Ну, письменный стол, зеркало с полками под мыльно-рыльные, да одежда на крючках на стене у двери — эка невидаль! На тумбочке маленький холодильник из гнутого стекла, плотно забит цветастыми жестебанками. Рядом, на полу, плетёная из ивы ведро-мусорка, засыпана с горкой этими же банками, но пустыми и смятыми.
Прямо холостяцкое жилье, даром что хозяину десяток лет.
Холодильник Егора заинтересовал. Ну, красиво же! И необычно: толстое прозрачное стекло, слегка заиндевевшее изнутри. Но никаких агрегатов не видно, только снизу сплющенная туба, с нарезной батон величиной. Осмотрев и, не увидев шнура к розетке, уточнил:
— На аккумуляторах?
— Не, раз в месяц литр холода заливаю и достаточно, — отмахнулся Зорко.
Гость сделал вид что понял и продолжил осмотр.
А посмотреть было на что.
Все свободные стены Зорко завесил плакатами. Некоторые яркие и новые, а иные тусклые, выгоревшие на солнце, мятые и драные. На всех — всякое разное. Абстрактное, но с отлично выписанными деталями. Не враз и поймёшь что именно изображено.
Нашёлся даже плакат, с которого срисовали принт для футболки Зорко.
Тот, с глазами и топорами. На нём Егор и залип.
В который раз
— А что это?
— И ты?! Тоже не узнал?
— Ну… — Егор всерьёз задумался. Обилие глаз смущало. — Драка шогготов?
— Кого?! — пацан с подозрением уставился на Егор. — Каких ещё кокотов?
— Извини. В лесу жил, — повинился Егор. Похоже, местные не причастились к великому таинству Ктулху. — Древесные грибы, подлёдные ягоды, дикие пчёлы, домашние медведи. Какая тут культура и история?
— А, ну да. Ладно. Это не кокоты. Это битва при Глазго. Узнаёшь? — с надеждой спросил малолетний панк. — Там где Вардонис Ел Бел победил, а потом оженился на побеждённой Евине Гес Тас. Средний на Старшей! Прикинь?!
Егор покачал головой. И добавил:
— Но вот глаза… Можно по контексту догадаться. Глаза. Глазго. Очевидно!
— А я им говорил! — возликовал синеволосый бунтарь и от яркости чувств хлопнул Егора по руке. — Я — твердил! Показывал! Объяснял замысел художника! В глаза тыкал! Ведь глаза же, глаза! Ясно же, что картина про Глазго! Малевич любил такие тонкие намёки, все знают. Вот, даже ты сразу понял, даром что лесной!
— Мне говорили, что городской, — осторожно уточнил Егор. — Обвиняли, можно сказать.
— А! Брешут. Забудь. — отрезал пацан. — Какой же ты городской, если… — и он обвёл Егора движением руки. — Ну, кто в городе так оденется, в это семейское шмотьё.
— И что не так?
— Сразу видно, что всё посконно и домотканно. Дёшево. Из семейника. Привык ты жить вдали от городов, — и он, явно кого-то копируя, произнёс: — Нет в облике благородного куража, тонкой иронии над простецами и дикого аэрического вдохновения.
Егор хмыкнул и покивал, соглашаясь. Да уж, в дороге точно не хватало тонкой иронии и дикого вдохновения. Выжить бы! и то дело.
Хозяин комнаты приволок к письменному столу стулья, достал из холодильника пару банок. И кивнул Егору на стул — садись, мол.
Тот и сел, чего чиниться. Взял банку, вскрыл, отхлебнул. На вкус — кола, только гнали её из свежей ёлки. Да и картинка на алюминиевой банке с деревом: голый высокий ствол и круглая зелёная шапка на вершине. То ли сосна, то ли пальма какая. И надпись наискосок: «Таалвасини — древа силы!».
А Зорко расстарался ради гостя. Нашёл тарелку, насыпал из пакетика жареной лещины. Туда же положил и пару крупных шоколадных конфет с оскаленной мордой медведя на фантике.
Егор ещё хлебнул. Диким хвойным горлодёром пробрало аж до нутра, с первого глотка такого эффекта не было. Пришлось закидываться орешками.
Синеволосый же подтащил стул ближе, присел и наклонился к Егору. Подёргал за рукав и прошептал заговорщицким тоном:
— Слышь! Ты не раскольник, случаем?
— Нет, вроде, — открестился тот. — Я вообще атеист… неважно. Вот те крест!