Сюрприз
Шрифт:
– Что ты скажешь папе? – и, вдруг, вспомнив слова, подслушанные в саду, про увлечение ее матери «великолепным Хокстоуном», осознав источник беды, посмотрела на маркиза. – Это все вы, с вашим «высшим обществом», – рыдания заглушили слова.
Последними крупицами ускользающего сознания Грег подхватил эти рыдания. Он снова попытался прийти в себя, но все, что осталось у него в памяти, прежде чем он окончательно провалился в забытье, были удивительного цвета глаза, от слез, переливающиеся, как покрытая росой, весенняя листва, но смотрящие на него с невыразимой ненавистью.
Глава 11
Франция. Альен. Закрытый женский пансион Сен Ижен. 1868 год.
Николь ладонью бережно разгладила ткань, и без того, безупречно заправленного покрывала. Это движение она делала в последний раз, по крайней мере, в
– Здесь я написала адрес и, по-моему, подробнейшее описание, как можно меня найти, и, заметив, что Николь собирается опять все отрицать, быстро ее опередила, – Я не утверждаю, что тебе обязательно это понадобится, я просто на всякий случай даю тебе свой адрес. В конце концов, ты же собираешься мне писать?! – с этим восклицанием она всучила листок в руки сомневающейся подруги и, выжидающе, уставилась на нее.
Конечно же, Николь собиралась ей писать. По-другому просто и быть не могло. За пять лет, которые они прожили в этой комнате вместе, Эмили стала для нее очень близким человеком, наверное, даже родная сестра не могла бы соперничать с ней в этом. Две совершенно разные внешне девушки. Эмили, со своими светлыми волосами, сливочной кожей и голубыми глазами, была похожа на ангела, тем более что казалась такой же невесомой, из-за хрупкого телосложения. Николь, за последние пару лет, неожиданно быстро подросла и сама себе казалась неуклюжей дылдой. Черные, как смоль, совершенно неуправляемые волосы, почему-то приводили в неописуемый восторг Эмили и других девочек, но не саму Николь. Видимо все эти, очень смущавшие ее, особенности, были причиной обращенных на нее восхищенных взглядов, которых она удостаивалась в редкие выходы в свет.
Сейчас, когда их обучение в пансионе закончилось, Эмили, зная, как трудно возвращаться Николь в Англию, звала ее с собой. Но она не могла. Пришло время вернуться туда, где, наверное, был ее дом. Уже долгое время она не получала никаких вестей о матери. Пять лет назад она просто сбежала, воспользовавшись удачной возможностью, сейчас она уже могла себе в этом признаться, просто позорно сбежала. Пришло время исправить ошибку. Поэтому ей оставалось только писать. Просто в размышлениях о том, что ее ждет завтра, она совершенно забыла об адресе подруги.
– Эмили, дорогая, конечно же, я буду тебе писать, – она порывисто обняла девушку, ощущая, как предательская влага наполняет глаза. – Обещаю!
– И еще ты мне обещаешь, что приедешь ко мне, как только будет нужно! – Эмили сжала подругу в ответ, шмыгая носом.
Потом они так же долго стояли на ступенях пансиона, который был их домом все эти годы. Роскошный экипаж, который прислали за Эмили, соответствовал ее титулу графини Хидлстон. Экипаж, ожидающий Николь, принадлежал пансиону мистера Ижена. Ей еще предстояла долгая дорога в Кале. За наследницей барона Астлей сюда экипаж прислать было не кому. С мистером и миссис Ижен она уже распрощалась. Эти люди, помогавшие ей все эти годы обрести себя, были давними друзьями ее отца, расставание было очень трогательным.
Через несколько часов Николь уже поднялась на борт корабля, который должен был через Ла-Манш доставить ее в Дувр. Матросы, сновавшие по грузовому трапу туда-сюда, замедлили работу, по достоинству оценив яркую красавицу, поднявшуюся на борт «Фортуны». Капитан, по договоренности встречавший девушку, оказался неприветливым и неразговорчивым человеком и ограничил их общение тем, что сухо поприветствовал ее на борту и представился мистером Кроули. Тяжелый камень грядущей неизвестности и потери, пусть и временного, но желанного спокойствия, обретенного в пансионе, мгновенно потяжелел от сознания предстоящего путешествия в такой недружелюбной компании. Николь подошла к борту, наблюдая за погрузкой. Наверняка, каждому из носивших тяжелые тюки и ящики матросов, жилось намного тяжелее, чем ей. Но, молодые и мускулистые, с загорелыми, заветренными всеми ветрами лицами, они улыбались, перекидывались шутками, несмотря на тяжелую работу и заливающий лица пот. У всех этих людей, наверное, где-то были
Пять лет назад, через неделю после похорон отца, девушка уехала из дома, оставив матери только короткое письмо, которое, естественно, не могло выразить всего, что чувствовала пятнадцатилетняя Николь. В нем она просто просила мать не преследовать ее, что ее решение уехать в пансион было сознательным. Пансион принадлежал старым друзьям отца, и когда после смерти было оглашено завещание, в нем барон Астлей указал, что если после его смерти, наследница изъявит желание посещать этот пансион, то он дает ей свое родительское соизволение. Ингрид, естественно, была в гневе. После произошедшего в Уотерфорде, Николь, как ни старалась, не смогла общаться с матерью. В ту ночь, покидая имение герцога, девочка кожей ощущала то презрение, которое она видела в глазах свидетелей безобразной сцены в спальне маркиза. Всю дорогу в дом Мэдлоу, в экипаже висело тягостное молчание. Мать, находясь в состоянии, попеременно переходившем из откровенного отчаяния в глухую злобу, то затихала, смотря в окно, то начинала нервно поправлять наряд и прическу. В доме Элинор они тоже долго не задержались. Уже через час, которого хватило для того, чтобы собрать вещи, Николь осторожно усадили в предоставленный им для дороги домой экипаж.
Уже по дороге в Розберри, имение Астлей, мать сделала попытку заговорить с Николь, но поняв, что дочь на разговор не пойдет, замолчала. Только когда к вечеру экипаж въехал в парк, разбитый вокруг дома, Ингрид коротко уточнила:
– Я надеюсь, ты понимаешь, девочка, что о том, что произошло тебе не стоит ничего говорить отцу?
– Разве тебя не оскорбили в доме герцога? Отец не вынесет позора от того, что не даст достойного ответа на оскорбление, – спросила Николь, прямо глядя в глаза матери, хотя на самом деле понимала, принимая во внимание все то, что слышала об увлечении матери маркизом и своей наследственности, что отцу действительно не стоит знать о том, что произошло.
– Я сама расскажу обо всем отцу, когда сочту нужным, – Ингрид, не выдержав прямого взгляда дочери, отвернулась и запахнулась в накидку.
Но, все получилось совсем по-другому. Спустя какое-то время после произошедшего, барону доставили письмо, в котором все было описано подробнейшим образом, с упором на неподобающее поведение баронессы и совершенно непрозрачными намеками на сомнительное отцовство барона. Кто был автором письма, неизвестно было до сих пор, но возымело оно уничтожающее действие. После непродолжительного разговора с женой в своем кабинете, Лайонал Астлей поспешно отбыл, перед отъездом позвав к себе Николь только для того, чтобы крепко прижать к себе и сказать, что очень любит ее. Она тогда провожала отца в слезах, с тяжелым предчувствием. Правда отец вернулся на следующий день, но радость от быстрого возвращения сменилась еще большей тревогой. Барон Астлей заперся в кабинете и на попытки Николь достучаться до него, отвечал странным отстраненным голосом, что он просто устал и поговорит с ней позже. Даже семейный доктор, совершенно неизвестно кем вызванный, не был впущен в кабинет. Открыл барон через несколько дней, но только для того, чтобы позвать дочь. Через пару часов он умер, тихо попросив ее, постараться остаться такой, как она есть. Даже не спрашивая, Николь прекрасно понимала, куда отлучался отец. После полученного письма он, конечно, должен был посетить маркиза. То, в каком душевном состоянии вернулся барон, говорило только о том, что, чего бы он не ожидал от этого визита и что бы не получил в ответ, это принесло ему еще большие муки. И Николь ненавидела Лимерика за это. Ненавидела не меньше, чем отвратительна была ей собственная мать.
На следующий день после похорон барона, было открыто завещание, в котором титул и большая часть состояния теперь принадлежала Николь, правда воспользоваться им она могла только по достижении двадцати одного года. Отец все четко рассчитал. Милый папочка, он очень хорошо понимал свою дочь. Знал, что когда его не станет, ей будет тягостна жизнь с сумасбродной матерью. Он подсказал ей выход. Поэтому, несмотря на истерики баронессы, Николь, улучив момент, захватив письма отца, переданные ей вместе с завещанием, уехала во Францию к мистеру и миссис Сен Ижен.