Сюрприз

Зимняя Наталья

– Грегори, Вы смотрите на меня с таким выражением, словно впервые видите. Ханна Лето была единственным из прислуги человеком, которому было позволено обращаться к маркизу по имени. Впрочем, это не Грегори, а она сама себе это позволила, просто не изменив ничего из прошлого, с которым Хокстоун так усердно старался не иметь ничего общего. Когда Грегори, в достаточно юном возрасте, принял решение жить отдельно от деда, она надеялась, что он позовет ее с собой в имение Лимерик, но оперившийся воспитанник не позвал. Она понимала почему. На протяжении нескольких лет после той трагической ночи в Уотерфорде, женщина надеялась, что состояние, в котором прибывает юный маркиз только временное, что его мозг просто выбрал не очень удачную тактику самозащиты, но, увы. Скорлупа отчужденности, которой покрыл себя мальчик, становилась

только толще и крепче со временем. Отгородив себя от всего ужасного, что произошло в его детстве, от ранивших его людей, он параллельно отгородился и от всех остальных. И сколько женщина не пыталась пробиться к его сердцу, у нее ничего не вышло. Она просто принадлежала к тому прошлому, которое услужливая память мальчика уничтожила. Ханна осталась в имении герцога.

– Прошу прощения, миссис Лето. Как его светлость? – Грег, прекрасно понимая, что с «его светлостью» все в полном порядке спросил для банального поддержания разговора.

– Со мной все в порядке, – проскрипел из своего кресла, видимо давно молчавший герцог, и, прокашлявшись, добавил. – Что-то я не замечал в тебе огромного желания скорей занять мое место.

Ханна, красноречиво закатив глаза, толкнула створку дверей, и вошла. Грегори вошел вслед за ней. Дед не обернулся, только трость в его руках замерла.

– Грегори, Ваш дед сегодня не завтракал, не обедал и не ужинал, – грозно сообщила Ханна, специально растягивая слова, ожидая реакции Филиппа.

Маркиз же тем временем отметил, что фамильярность Ханны теперь уже распространилась и на деда. Никто и никогда не мог бы позволить себе такого обращения к герцогу Уотерфорду, а она могла. Дед промолчал. Удивленный немало этим фактом, Грег решил, что сегодняшние странности, видимо, относятся не только к нему.

– Распорядитесь, чтобы подали ужин, миссис Лето, – он прошел вглубь комнаты, – не знаю, как герцог, а я от еды не откажусь, – после неудачного визита в Мэдлоу, он действительно был голоден.

Ханна, удовлетворенно выдохнув, покинула комнату.

– С тех пор, как ты приказал ей остаться здесь, у меня не раз создавалось впечатление, что ты это сделал нарочно, чтобы поскорее доконать меня, – почувствовав на себе недоуменный взгляд внука, он добавил, – с тех самых пор она принялась за мое воспитание. Знаешь, она относится к тем женщинам, которым непременно нужно кого-то опекать, и, самое главное, что этот кто-то совершенно не обязательно должен давать на это свое согласие.

– Я не приказывал ей оставаться здесь, – только и сказал Грег, несмотря на то, что в голове его совершенно неожиданно возникло лицо женщины, которое он даже не сразу узнал, женщины, которая не относилась к таким, как Ханна. Его матери, которую гувернантка практически заменила. Грегори рванулся к камину и протянул руки – совершенно не оправданный августовским вечером порыв.

Филипп удивленно посмотрел на внука.

– Замерз?

Но Грегори не слышал его. В его глазах полыхали языки совсем другого пламени, пламени сожравшего его детство. Мужчина, резко отпрянув от камина, круто развернувшись, направился к дверям.

– Ты собрался в зал, Грегори? Сомневаюсь, что моя прислуга настолько расторопна, чтобы уже накрыть, – вслед ему, недоуменно нахмурив седые брови, проскрипел герцог.

– Я поужинаю в своей комнате, – из коридора глухо отозвался маркиз.

Громко захлопнув тяжелую дверь своей комнаты, Грег, подойдя к окну, резко потянул узел шейного платка, как будто тот душил его. Открыл тяжелые ставни и судорожно втянул ночной воздух. Мысли в голове метались, как ошалевшие птицы в клетке. Он попытался отвлечься, но выстроенные давным-давно и превосходно служившие все эти годы бастионы памяти неожиданно начали неконтролируемо рушиться, как карточные домики. Как в бреду замелькали картинки, сменяя друг друга. Вот они с отцом у озера, вот он наблюдает за матерью из-под лестницы, мама танцует с кем-то и смеется, ослепительно прекрасная в белом платье. Все хорошо, но память не останавливается на этом Траур в замке, он с Ханной, мама в объятиях Лестчера Грег метнулся к столику и налил себе виски. Залпом осушил стакан и налил еще. Жгучее тепло, разлившись внутри, заставило задохнуться и закрыть глаза, но легче не стало. Алкоголь только расслабил контроль, и охмелевшая память, ухмыляясь, выложила

перед ним все то, что он много лет назад завалил камнями забвения. Грег метался по комнате, опрокидывая стакан за стаканом, уже даже не пытаясь понять, почему именно сегодня все это произошло, просто с отчаянием переживая заново страшный пожар, оставивший от левого крыла грозного Уотерфорда одно пепелище, похороны матери, так и не сумевшей в пьяном забытьи выбраться из огня. Тогда, стоя в усыпальнице над ее гробом, между Ханной и дедом, он строго настрого запретил себе плакать о ней, и вообще вспоминать о ней когда-нибудь. Заботливая Ханна объяснила ему, что мама ушла к папе, не подозревая, что мальчик расценит это как еще большее предательство, нежели полное равнодушие Виктории на протяжении всей его жизни. Она бросила его – он забудет о ней. И он забыл. И не вспоминал много лет. Что случилось сегодня?

Только через несколько часов, в полном беспамятстве, Грег, завалившись, как был в одежде на кровать, все-таки смог отключиться. Но потоки запретных мыслей о матери, скопившихся за эти годы переродились в уродливые кошмары. Грег, то просыпался в поту, то, проваливаясь в сон, вновь и вновь с криками, разрывавшими тишину, пытался вырвать мать из пожирающего пламени, в сознательной жизни уже понимая, что если она и бросила его, то гораздо раньше, а не в ту страшную ночь, когда напившись до беспамятства, устроила в доме пожар, в котором погибла сама.

А в комнате, чуть дальше по коридору, стоя на коленях, со слезами молилась Ханна. Старая женщина несколько раз, слыша, как взрослый, не склонявшийся никогда и не перед кем мужчина, по собственной воле вычеркнувший из своего сердца любое напоминание о нежности, в пьяном угаре зовет мать, несколько раз бегала к дверям его комнаты, но останавливалась. Его превращение из нежного привязчивого ребенка в того, кем он сейчас являлся было быстрым и болезненным. Сейчас этот мальчик, впервые за столько лет пытался вырваться наружу. Она не знала причины, как и он сам. Но даже если завтра, придя в себя после разрушающего действия спиртного, Грег снова замкнется и прикроется каменным панцирем, попытаться все-таки стоило. По крайней мере, теперь она знала, что ее воспитанник не умер тогда, а живет. И появившаяся в броне Лимерика трещина рано или поздно разойдется и выпустит его наружу.

Глава 7

Николь проснулась от резкого треска, послышавшегося рядом. Спросонья не поняв, откуда раздался звук, она поднялась на руках и огляделась. В кромешной тьме ничего не было видно, но неподалеку явно кто-то находился. Сердце колотилось, рискуя выпрыгнуть из груди, заглушая даже ее собственное дыхание. Стараясь не шуметь, девочка поднялась. Звук в темноте повторился и тоже замер. Кто-то следил за ней из зарослей и, зная, природу окрестностей, Николь вполне могла предположить, что это был зверь. Люди редко бродят в лесу по ночам, по крайней мере, добрые. Не зная, чего ей больше стоит бояться, зверя, или человека, который по неизвестной причине не вышел к ней навстречу, а наблюдает из кустов, девочка снова огляделась. Заросли казались такими густыми, что она сейчас даже не поняла как смогла забраться сюда. Вокруг платана, не видно было ни одной тропинки. Николь, подняв голову, прикинула, сможет ли залезть на дерево, но идея оказалась неудачной, ветки располагались довольно высоко.

–Эй! Кто там? – девочка решила, что договориться никогда не помешает, но, тут же, испуганно отпрянула, из кустов раздалось глухое рычание.

Здравый смысл покинул ее вместе со смелостью. И уже не думая об отсутствии тропинки, Николь подалась влево и стала пробираться в темноте через кусты. Зверь двинулся за ней, и спустя секунду она поняла, что он не один. К его дыханию прибавилось еще одно, и еще Справа раздалось уже более отчетливое рычание и ответное повизгивание шакалы. Николь в панике побежала. Кусты, впиваясь в тело, драли кожу и волосы, сердце, выпрыгивая из груди, заглушало раздававшееся ей вслед рычание и тявканье. От страха и беспорядочного бега голова начала кружиться. Неожиданно, она вырвалась на открытое пространство. Впереди показались огни большого здания. Николь побежала туда. Свора, инстинктивно замешкалась, перед огнями дома, зная, что там может быть опасно, и Николь уже было перевела дух, но тут ей навстречу послышался еще более громкий и многочисленный лай.