Сюрприз
Шрифт:
– Да что там говорить о ее непристойностях сейчас. Вспомните о том, что было раньше, дорогая, – пожилая матрона в несуразно ярком наряде, обмахиваясь веером, подхватила под руку свою, не менее престарелую, собеседницу.
– Раньше? Ну, раньше тоже было всякое, – женщина отмахнулась то ли от назойливого насекомого, то ли от слов подруги. – Ты ведь помнишь, Амелия, я была влюблена в Лайонела и, если бы не его вечные чудачества мой отец мог бы даже подумать о браке.
– Да. К сожалению, когда Астлей решил насмешить свет женитьбой на этой выскочке, ему некому было помешать, и в итоге он остался в дураках!
– Не в дураках, дорогая, а в рогоносцах, – при этом женщина понизила голос, наклонившись к подруге, как будто знала,
– Да что там догадываться! Я слышала из довольно достоверных источников, что в имении Астлей жил какой-то то ли художник, то ли учитель, так вот, он и является отцом девочки. А сейчас эта вертихвостка увлечена любовником нашей Элинор, великолепным Хокстоуном
Повергнутая в шок, Николь резко встала, что, наконец, привлекло внимание сплетниц. Тихо ахнув, они, замолчав на секунду, резко сменили тему и, неестественно громко разговаривая, удалились. Николь было не до них. Они называли ее отца чудаком. Да у нее самый лучший отец на свете! Никогда она не слышала, что бы отцы из высшего общества лечили бездомных собак, или отплясывали на праздниках с простолюдинами в ближайшей деревне, или сидели у кровати детей вместо матери или нянек, когда они больны. Отец никогда не любил светских мероприятий, конечно в высшем обществе это могло считаться чудачеством. Это очень раздражало мать. Бесконечные истерики и упреки, в конце концов, вынудили сэра Астлей позволить баронессе посещать светские сезоны без него, тем более, что она все время делала ставку на будущее дочери, возможности устроить которое, он, по ее мнению, лишал девочку своим затворничеством. Конечно, ей было невдомек, что юная наследница барона, совершенно не мечтала ни о каких светских привилегиях. Воспитанная презирающим шум столичных сезонов отцом, носящая в себе наследственность далекого от сливок общества молодого учителя, Николь была счастлива в имении.
Сейчас, вырванная из своих сбивчивых мыслей окликом матери, она решала вопрос: «Что будет, если прямо сейчас спросить мать об услышанном?»
– Я спрашиваю тебя, что ты делаешь здесь, в кустах? – Ингрид кивнула в сторону благоухающих цветов, вглядываясь в бледное и растерянное лицо дочери, не подозревая о творящемся у нее внутри хаосе.
– Я гуляла по саду, девочка вынырнула обратно из суливших укрытие, благоухающих веток. Естественно, она не могла признаться матери, что сначала попросту пряталась в этих кустах. Леди Мэдлоу решила, что Николь «непременно должна спеть» для какого-то маркиза, а мать, обычно не проявлявшая особого энтузиазма в отношении талантов дочери, почему-то именно в этот раз была в восторге от этой идеи. Как девочка не отпиралась, говоря, что еще никогда не исполняла песен на публике и что те песни, которые любит она, вряд ли подойдут к намеченному торжеству, ее не слышали. Мама и Элинор согласились с ней только в том, что ее песни действительно не подходят.
Срочно был вызван учитель, репертуар был утвержден, и Николь только и оставалось, что с досадой приняться за занятия. Выбранные песни все до одной были глупыми и приторными. Пока их приходилось разучивать и исполнять только наедине с мистером Бромли, все было терпимо, но по мере приближения вечера, девочке отчаянно захотелось заболеть или что-нибудь еще в этом роде, лишь бы не выходить перед высшим обществом и не чувствовать себя последней идиоткой, напевая о «розовых цветочках». Но со здоровьем у нее по-прежнему было все в порядке, и никакое другое препятствие не помешало сегодняшнему вечеру. Поэтому, она отсиживалась здесь в саду, в надежде, что о ней просто забудут. Находясь в ступоре от услышанного, она уже слишком поздно попыталась скрыться, увидев приближающуюся мать.
– Знаю я, почему ты здесь гуляешь! – высказалась мать, в очередной раз,
Сомневаясь, что в нынешнем состоянии сможет вообще издать какой-нибудь звук, Николь, как одеревенелая кукла пошла рядом с матерью. Они направились к гостям. Леди Астлей, занятая мыслями о своих дальнейших действиях, совершенно не обращая внимания на странное молчание дочери. Как во сне Николь оказалась в объятиях суетящейся баронессы Мэдлоу, затем у рояля, пытаясь сосредоточиться хотя бы на чем-то. Ноты перед глазами начали расплываться в какой-то причудливый, похожий на картинку в калейдоскопе, узор, несмотря на то, что слез не было.
Глава 4
Грегори, наконец, решил вернуться к гостям. Правда, только лишь для того, чтобы как всегда безупречно вежливо распрощаться. Все еще перебирая в мыслях все известные ему недостатки противоположного пола, он, совершенно, кстати, вспомнил, что давно не навещал одного довольно близкого сварливого родственника, при посещении которого каждый раз всплывала эта совершенно нежелательная для него тема. Но долг звал, имение было неподалеку, и, несмотря на необходимость обсудить в очередной раз его взаимоотношения с женщинами и способ заведения наследника, перспектива оставаться здесь радовала его куда меньше.
На площадке к его возвращению все изменилось. Свет множества свечей в расставленных по кругу канделябрах смягчил мрак сгущавшихся сумерек. На лужайку внесли несколько длинных скамеек, кое-где были расставлены плетеные кресла. Большинство гостей уже заняли свои места, внимание их было приковано к роялю. Элинор и, к удивлению маркиза, леди Астлей теперь он мог вспомнить ее имя, сидели ближе всего к роялю. Грегори направился прямо к ним.
– Леди Мэдлоу, обратился он к хозяйке, – леди Астлей, – к ее соседке, – я должен покинуть Вас. Как Вы знаете, неподалеку здесь находится имение герцога Уотерфорда. Его здоровье с каждым днем все хуже. Мне совершенно необходимо навестить его сегодня, пока еще не совсем поздно.
–
Обе женщины, сидящие сейчас напротив, испытали сильнейший прилив досады. Но, если леди Астлей, уже давшая зарок спокойствия и невозмутимости, только чуть заметно сжала губы, то Элинор, тут же, вскочив, защебетала:
– Ваша светлость, это совершенно невозможно! – и, увидев в удивлении приподнятые брови маркиза, поспешила добавить, – Вы совершенно вовремя успели к главному… событию вечера, – быстро проглотив, чуть не сорвавшееся слово «сюрприз», закончила она и указала рукой в сторону рояля. Там уже сидела юная девочка, в красивом розовом платье, ярко контрастировавшем с ее черными, как смоль, волосами. Девочка сидела боком к ним, и Грегори не видел ее лица, но совершенно точно подметил практически портретное сходство между ней и сидевшей рядом леди Ингрид.
– Ваша дочь? – он повернулся к Ингрид и уже более пристально посмотрел в ее лицо, получив утвердительный кивок, добавил, – очень похожа, – и как будто для того, чтобы увериться в своих словах обошел женщин так, чтобы лучше видеть девочку.
Уже не первый раз Ингрид ощутила совершенно ничем не подкрепленный укол зависти по отношению к собственной дочери. Николь было всего четырнадцать лет, ее формы еще не избавились от подростковой угловатости, вечно скромно опущенные глаза и почти детские движения, конечно, не могли возбудить в мужчине интереса, но почему-то маркиз Лимерик его проявил. Ингрид тут же осадила себя. «Разве вопрос может что-то означать! Да, со временем Николь может стать достойной соперницей но не сейчас же?» Она раздраженно сделала знак музыкантам, зазвучало вступление.