Так называемая личная жизнь
Шрифт:
Вот сейчас они и белели там, эти проклятые липы; да еще где-то внизу, на дороге, что-то - не понять что - догорало, то погасая, то вспыхивая. Змеился по земле маленький последний обрывок полыхавшего раньше во всю дорогу пламени. В ночной темноте было непонятно, ни где ты, ни что происходит вокруг тебя. И даже иногда слышавшиеся вдалеке разрывы снарядов не помогали понять, где наши и где немцы. И не было рядом ни командира корпуса, сказавшего "засовывай", ни полковника Дудко, который пересадил Лопатина для безопасности с бронетранспортера в танк, шедший в середине колонны; не было и тех; трех людей, к которым четвертым посадили Лопатина: двух убило сразу, в
Никого не было. Он был один на этом поле. И были еще сгоревшие танки невидимые; и убитые, и сгоревшие люди - тоже невидимые; и воспоминание о чьей-то обутой в сапог, оторванной по колено ноге, за которую он ухватится, когда переползал по кювету. И еще был этот змеившийся вдалеке, то вспыхивавший, то затухавший маленький огонек. И почему-то хотелось понять, что же все-таки там горит на дороге, что там догорает самым последним из всего? Вот она, война: что бы там ни было - сорок первый или сорок четвертый, - нет ничего страшней, как оставаться с нею один на один: тогда только и понимаешь до конца весь ее ужас.
Сначала, за двое суток этого рейда по немецким тылам, Лопатин почувствовал что настроению танкистов - все шло так, как уже не раз бывало. Были потери, сгорело два танка и одна из приданных бригаде самоходок, разбило прямым попаданием на шоссе противотанковую пушку вместе с тянувшим ее "доджем". Проезжая там через десять минут на бронетранспортере, Лопатин видел все, что осталось от этого "доджа", - куски раскиданного, перекрученного железа и заброшенный на придорожную изгородь капот. Словом, были потери, которые считались в порядке вещей. Судя по всему, танкисты оказались в тылу у немцев неожиданно и поначалу крушили все, что попадалось под руку, - шедшие к фронту и от фронта колонны грузовиков, не успевшие развернуться легковушки, конные обозы, пешие колонны на марше; рвали связь; наскочив на полевые ремонтные мастерские, где немцы латали свои танки, стерли в порошок все, что там было, и, посылай кодом по рации донесения, метались из стороны в сторону, уходя от начавших стягивать силы немцев.
Своими глазами Лопатин видел лишь малую часть происходившего. Но сегодня в конце дня ему все это разом выложил Дудко, залихватски обогнавший на "виллисе" бронетранспортер и забравший Лопатина к себе.
– Сегодня с темнотой будем: выходить к своим, - сказал он.
– Моя задача выполнена, а наши уже зацепились за рубеж, где назначено рандеву.
– Дудко щегольнул этим французским словом, вошедшим на войне в обиход радистов. Но, кто его знает, при прорыве не все минута в минуту - от греха пересажу вас в танк. Танк бывший мой, когда я еще комбатом был. Механик золотой, командир танка тоже мой, с ним ходил; башнер новый, а радиста нет некомплект. Вас - на его место.
Он обогнал на "виллисе" танки. Сначала, не вылезая, остановил головной, на котором с открытым люком шел командир роты, и перекинулся с ним несколькими словами; о чем говорили - Лопатин за шумом моторов недослышал может быть, о нем.
Командир роты козырнул, танки пошли дальше, Дудко задержал "виллис" на обочине и дождался посреди колонны того танка, на который решил посадить Лопатина. Просигналив, чтоб танк остановился, он на этот раз вылез из "виллиса" и позвал с собой Лопатина. По лицу стоявшего в башне командира танка, молодого и рыжего, с рыжими усами и рыжими бачками, было видно, как он обрадовался, увидев командира бригады.
– Вахтеров, здравствуй, привез тебе майора из "Красной звезды", временно забирай его, пока к своим не выйдет. Вас трое?
– Так точно,
– Командир танка нахлобучил сдвинутый на затылок шлем.
– Санинструктор вместо радиста был, его на другую машину взяли.
– Теперь майор будет вам и за радиста, и за санинструктора, - весело сказал Дудко.
– Отвечаешь за него головой, ясно?
– Есть отвечать головой, - так же весело, в тон ему, крикнул рыжий Вахтеров.
Лопатин подумал, что пора лезть в танк, и приготовился сделать это половчее, но Дудко повел его вперед, к люку водителя, повторяя по дороге:
– Это мой танк, мой. На нем, пока комбатом был, все время шел. С Вахтеровым и с Чижовым! Сейчас вас с Чижовым познакомлю. Золотой механик.
У "золотого" механика было маленькое круглое неулыбчивое лицо, серьезное, с белесыми бровками.
– Здорово, Чижов, - сказал Дудко.
– Здравствуйте, товарищ гвардии полковник, - еле слышным голосом ответил Чижов.
– Вот, Чижов, доверяю вам с Вахтеровым майора из "Красной звезды". Веди аккуратно, шишек ему не набей!
Чижов не улыбнулся в ответ на улыбку командира бригады и с серьезным лицом стал что-то объяснять ему, а Лопатин полез через верхний люк в танк. Рыжий Вахтеров помог ему. Уже стоя рядом с ним, Лопатин увидел, как Дудко, рискованно развернув на откосе дороги "виллис" и махнув на прощанье рукой, поехал здоль танков обратно, видимо решив двигаться не с ними, а с кем-то еще.
Так все это и началось, с известия, что наши наступают и осталось только соединиться с ними; с улыбок командира бригады, сажавшего его в танк к рыжему Вахтерову и маленькому, с удивленно приподнятыми бровями Чижову. А спустя два часа стряслась беда со всеми их семью танками, оказавшимися на этой старой дороге, с двух сторон обсаженной вековыми липами, про которые в последний момент Лопатин еще успел подумать, что их белят здесь выше, чем обычно, почти на человеческий рост. Да, вот она, эта мысль: что как-то слишком уж они высоко побелены, эти, стеной стоящие вдоль старой мощеной дороги, липы; она и была самая последняя.
А в следующую секунду в темноте над головой, над открытым люком свистнуло, и Вахтеров, толкнув Лопатина, захлопнул над головой крышку люка и что-то крикнул: одно башнеру, другое водителю - и начал развертывать башню. А в танк ударило и тряхнуло так, что с Лопатина слетели очки, и он не успел их поймать и даже не понял, чем ударился о броню, - показалось, что всем сразу, и что-то заскрежетало и закрутилось волчком внутри башни, и вместе с болью в теле остался в памяти этот визжащий звук. Дохнуло жаром и гарью, и на него навалилось что-то бессильно мягкое и мокрое и прижало его к броне; он понял, что это убитый, только не понял кто - Вахтеров или башнер. А снизу кто-то тянул его за ногу и кричал, и он стал лезть вниз, чувствуя, как задралась и мешает вылезти гимнастерка и он не может протиснуться. А потом все-таки протиснулся и вылез через нижний люк вслед за Чижовым, который тянул его за собой.
Потом он лежал внизу между гусеницами, а Чижов полез обратно наверх, в танк, и что-то долго делал там внутри, и снова вылез вниз и сказал: "Всё!" И когда он сказал "всё!", Лопатин понял, что Чижов хотел проверить, живы ли другие и можно ли их вытащить оттуда.
Потом они с Чижовым вылезли из-под танка, и Лопатин приподнялся, ему хотелось разогнуться, попять, что случилось, но рядом по танку ударила пулеметная очередь, и Чижов, дернув его вниз, упал сам и пополз к кювету, приволакивая за собой автомат, - оказывается, он взял оттуда, из танка, автомат.