Так умирают короли
Шрифт:
Я хотел сказать Мартынову, что мне не очень верится в виновность Кожемякина, потому что видел, как тот накинулся на Загорского, когда заподозрил его в причастности к убийству. Да и вообще, как мне казалось, Кожемякин относился к Самсонову с неподдельным уважением. Но Мартынов меня опередил.
— Он ведь отбывал срок, — сказал Мартынов. — По очень серьезной статье. И к тому же шел со стороны гаража.
Два этих факта являлись для Мартынова определяющими.
— Мне трудно судить, —
— Он ведь был пьян, — подсказал Мартынов.
— Кто?
— Кожемякин.
Я помолчал, вспоминая.
— Да.
— Вот видишь, — сказал Мартынов. — Это такая публика, которая едва примет на грудь, тут же бросается выяснять отношения. Из-за невпопад сказанного слова, иногда даже из-за взгляда. Не так посмотрели на него — и уже появляется нож.
Я покачал головой, показывая, что не согласен. Мартынов не стал меня с горячностью убеждать, сидел и смотрел на меня, ожидая пояснений. Он затем и пришел, чтобы получить информацию от человека, ежедневно общавшегося с Кожемякиным.
— Нет, — сказал я. — Это невозможно.
— Почему?
По выражению глаз Мартынова я видел, что он действительно хочет понять.
— У них с Самсоновым были какие-то особенные отношения. Не знаю, применимо ли здесь это слово, но Кожемякин Самсонова боготворил. Самсонов, любимец миллионов, почти что небожитель, к тому же просто богатый человек, вдруг взял и приблизил к себе вчерашнего зека, которому, если бы не этот выпавший счастливый билет, была бы одна дорога — в тюрьму. Он фактически спас Кожемякина, и тот это понимал.
— А спас-то зачем?
— У Самсонова об этом уже не спросишь. Но можно попробовать объяснить. Все дело в его интересе к разнообразию человеческих типов. Приблизит к себе, введет в круг избранных — и следит за человеком. Это у него в крови было — наблюдать. Помните, программа была такая — «Канал иллюзий»? Ведущий взял бомжа и на один день устроил ему райскую жизнь. Баня, салон парикмахера, магазины дорогой одежды, вечер в ресторане. Человек с самого дна, которому ничего этого в жизни не увидеть, вдруг попал в новые условия всего на день. И весь этот день за ним следил глазок видеокамеры.
Так вот здесь было то же самое. Кожемякин — человек из другого мира, Невежественный грубый. И вдруг для него начинается «Канал иллюзий».
Мартынов задумчиво смотрел на меня.
— Кожемякину жилось очень даже неплохо. И при всей своей ограниченности он не мог не понимать, что всем обязан Самсонову. Вот откуда в нем этот пиетет. Кто-то из нашей группы с гибелью Самсонова, возможно, что-либо и приобретал. Но Кожемякин только терял. Это однозначно.
— Ты уверен?
— Конечно! — убежденно сказал я. — Его недолюбливают.
— Кто?
— Все.
— За что?
— Я же объяснял — человек из другой, жизни. Инородное тело. Он держался в
— Самсонов умер, но Кожемякина ведь никто с работы не попросил, — напомнил Мартынов.
— А кто говорит, что это должно произойти немедленно? Процесс отторжения займет некоторое время. Никто не скажет Кожемякину прямо: «Уходи!» Просто сами собой сложатся обстоятельства, что у него не будет другого выхода, кроме как уйти. Мартынов кивнул, подтверждая, что ему такие коллизии знакомы.
— Я вас убедил?
— В чем? — не понял он.
— Что Кожемякину смерть Самсонова была совсем не выгодна.
Мартынов засмеялся;
— Если бы преступник всегда и во всем руководствовался соображениями выгоды, то процентов девяносто преступлений просто не совершалось бы. Когда-то Кожемякин порезал ножом человека ради его восемнадцати рублей, за что и получил шесть лет, которые отсидел полностью. В то время, ты этого, конечно, не помнишь, можно было заработать те же самые деньги за один день, разгружая вагоны на «Сортировке». За вычетом этого дня все остальные шесть лет, как ты понимаешь, Кожемякин мог бы не хлебать тюремную баланду, а жить в свое удовольствие.
В его словах была логика, которой я ничего не мог противопоставить. Мне оставалось только промолчать. И тут раздался звонок в дверь. Мартынов посмотрел на меня — почему-то с усмешкой.
— Твоя пассия, — сказал он. — Соскучилась.
Я направился к двери.
— Пусть она придет попозже, — попросил Мартынов. — Мне еще надо с тобой поговорить.
Я кивнул, хотя и не представлял, как отправлю Марину. Но это оказалась не она. Я очень удивился, увидев стоящего передо мной Константина Евгеньевича, Он опирался на трость и был, как всегда, великолепен.
…— Неотложное дело, — сказал Константин Евгеньевич. — Я могу войти?
— Да, конечно. — Я поспешно отступил от двери.
Константин Евгеньевич прошел мимо меня и направился в комнату, как это было в прошлый раз, и, как и в прошлый раз, я среагировал слишком поздно. Я попытался его остановить, но он уже переступил порог.
В комнате, к моему великому изумлению, Мартынова не было. Я покосился на оставленную приоткрытой дверь, ведущую в соседнюю комнату. Константин Евгеньевич тем временем уже опустился в продавленное кресло, в котором еще минуту назад сидел Мартынов.
— Как там у вас сейчас? — осведомился гость, глядя на меня внимательным взглядом умных глаз.
— Ничего, — неопределенно ответил я.
— Какой ужас! Кто бы мог подумать, что найдется человек, способный поднять руку на Самсонова.
Я был совершенно с ним согласен. Но пока его слова никак не объясняли причину визита, и я терпеливо ожидал продолжения.
— Не знаю, что там у вас произошло, но арест Альфреда кажется мне совершеннейшей нелепицей.