Такая долгая жизнь. Записки скульптора
Шрифт:
Памятником начала заниматься партийная комиссия обкома, следственные органы, еще какие-то контролирующие организации. Несколько месяцев авторам, Комбинату скульптуры и директору завода трепали нервы бесконечными вызовами для дачи объяснений. Наконец состоялось заседание бюро обкома по этому вопросу, на которое вызвали всех «виновных».
Я ожидал, что будет неприятное, тяжелое разбирательство, но не предполагал, что Романов будет вести себя таким образом.
– Мы тут много лет работали над памятником Октябрьской революции, – начал он, – а у нас за спиной сооружается памятник на ту же тему, и мы об
Это было, конечно, основным, что его возмутило. И тоже было вранье, потому что о памятнике писали в газетах, об этом знал отдел культуры обкома, но, наверное, ему лично не сообщили.
– Ну-ка, пусть выйдет на трибуну главный виновник.
Главным виновником был я. Сейчас я вспоминаю, что страха я не испытывал. Было тягостное ощущение невозможности защититься.
– Еще надо посмотреть на идеологическую сторону памятника. Вот тут стоит Ленин, а рядом двуглавый орел. Что это значит? – сказал он, держа фотографию в руках и никому ее не показывая.
Двуглавый орел находился совсем на другом рельефе, далеко от фигуры Ленина. Я попросил показать большую фотографию присутствующим.
– Незачем, – отрезал он, – и так все ясно. Еще надо проверить, какую взятку получил председатель художественного совета, чтобы принять этот памятник.
Честнейший Вася Стамов, человек с незапятнанной репутацией, только год назад вступив в партию и еще не очень представляя себе партийную иерархию, крикнул с места:
– Да нет! Вы все не так понимаете!
На несколько секунд повисла мертвая тишина.
– Объявить выговор по партийной линии, – придя в себя, заключил Романов.
Результаты заседания бюро обкома были плачевными. Посадили на несколько лет директора Комбината скульптуры, Стамов получил выговор, авторам предложили вернуть часть гонорара за памятник, были наказаны мастера скульптурного комбината, а директор Балтийского завода получил выговор.
А памятник между тем был уже отформован и стоял в гипсе, занимая помещение цеха. Вскоре после заседания бюро обкома его вынесли из цеха и свалили в кучу где-то на территории завода, а еще через какое-то время вывезли на Финский залив и утопили. Место, где утопили памятник, оказалось мелким, и долгое время недалеко от берега среди воды возвышался небольшой белый островок, на котором сверху лежала трехметровая фигура Ленина.
Отдел культуры обкома подсоединил Горевого и Кубасова к Деме в расчете на то, что вместе они создадут что-то приемлемое, но они быстро выжили Дему из авторского коллектива и создали еще более нелепый проект памятника, по силуэту напоминающего странный дом. Но и эта работа не имела продолжения и после нескольких обсуждений тихо заглохла.
Пару лет спустя на одном из открытий выставки в Манеже Романов неожиданно сказал:
– Пожалуй, пора вернуться к установке памятника, который делался для Балтийского завода на Васильевском острове.
– Так его уже давно утопили в Финском заливе.
Романов помрачнел. Ему не удалось связать свое имя с грандиозным произведением на специально намытом острове, хотя бы даже и с нашим памятником. Зато его имя тесно связано с самыми, пожалуй, мрачными годами застоя в нашем городе.
Эта невеселая история относится к тем историям, которые не хочется вспоминать, но, наверное, надо
Человек обладает удивительным свойством, во всяком случае, я отношу себя к таким людям: не вспоминать или стараться не вспоминать плохое и сохранять в памяти светлое и веселое. Поэтому, вспоминая даже о войне, я стараюсь не думать о блокадных днях, о голоде, в результате которого я чуть не умер от дистрофии зимой сорок первого года, об ощущении того, что меня могут убить мои товарищи, когда я принес полкотелка супа из крапивы, полученного на всех в нашей солдатской столовой, десять 125-граммовых пайков осклизлого зеленого хлеба и неполную плитку шоколада, из которой каждому полагалось по одной дольке.
– А вот мы сейчас проверим твою честность, – сказали голодные, обозленные, замерзшие солдаты, сидящие в полумраке вокруг еле теплой буржуйки.
Это были люди, вместе с которыми я переживал все тяжести блокады, с которыми вместе спал в неотапливаемом подвале на Рузовской улице. И я вдруг понял, что, если не хватит хотя бы одной дольки шоколада, они меня просто убьют.
Что такое бомбежка, можно представить себе по документальным и художественным фильмам, по описаниям в литературе и по рассказам очевидцев, попадавших под бомбежку или артобстрел. Можно представить себе, что испытывает человек, идущий в атаку по открытой для обстрела местности, что надо пережить ему и как преодолеть себя, чтобы вылезти из окопа под огнем противника, но что такое настоящий голод, может представить себе лишь тот, кто испытал это сам. Пожалуй, только Кнут Гамсун в своей повести «Голод» приблизился к точному описанию состояния голодающего. Я читал этот роман, лежа в подвале дома на Рузовской улице, где располагался наш полк в декабре 1941 года. Через пару дней меня уложили на сани и увезли в госпиталь.
Такие мрачные эпизоды не хочется вспоминать, но их выпало на долю моего поколения, к сожалению, много. Еще больше выпало на долю поколения предыдущего – поколения моих родителей: и революция, и Гражданская война, и тридцать седьмой год, и Финская кампания, и Отечественная война. Об этом можно было бы написать много, но, к сожалению, мне не удалось расспросить об этом моего отца, и это, как говорят немцы, «Es ist schon eint ganz andere Geschichte» (это уже совсем другая история).
Для того чтобы отвлечься от мрачных воспоминаний, расскажу еще об одном руководителе нашего государства, которого мне довелось увидеть вблизи.
В небольшом зале московского Союза художников на Беговой проходила конференция на тему «Скульптура малых форм». На столе в центре зала стояли образцы этих «малых форм», а участники конференции, приехавшие из разных городов, оживленно обменивались впечатлениями, толпясь вокруг стола и дожидаясь начала заседания. На стенах зала в больших застекленных рамах висели рисунки Николая Фешина. Если не ошибаюсь, он подарил их своей родине, из которой эмигрировал много лет назад в Америку.
Начало конференции задерживалось.