Такая долгая жизнь. Записки скульптора
Шрифт:
Утюг, который я держал в руках, был для меня незнакомым сложным механизмом. Я включил его в сеть. Сразу же зажглись зеленые и желтые лампочки. Я стал думать, на чем же мне гладить брюки. Единственной подходящей для этой цели плоскостью был пол, покрытый бобриком. Я снял брюки, встал на четвереньки, но оказалось, что передвигаться на коленях вдоль всей длины брюк очень неудобно. Тогда я просто лег на пол рядом с брюками и приступил к глаженью.
В это время раздался стук в дверь и сразу же с извинениями вошла администратор, держа в руке пригласительный билет на открытие выставки. Неожиданно утюг громко зашипел, разноцветные лампочки замигали, из отверстий
– Могу ли я вам чем-нибудь помочь? – спросила администратор.
Я чувствовал себя без брюк не очень уверенно.
– Заберите, пожалуйста, утюг, – попросил я, не поднимаясь с пола.
Потом я положил брюки под матрас, как в добрые студенческие времена, и спокойно улегся спать. Наконец-то на открытии выставки я был одет так же, как и другие.
Вообще-то во время зарубежных командировок со мной случались и более крупные неприятности.
Как-то, вернувшись душным летним вечером в гостиницу, расположенную в центре Бухареста, я зашел в ванную комнату, чтобы принять душ. Я еще не успел включить свет, как увидел в открытом настежь окне в нескольких метрах напротив абсолютно обнаженную девушку, принимавшую душ. Не знаю, почему я так испугался. Можно подумать, что за мою долгую творческую жизнь я вообще не видел натурщиц. Но тем не менее я сделал в темноте резкий шаг в сторону, задев при этом плечом тяжелую фаянсовую полку, на которой стояли два стакана. Полка с грохотом рухнула вниз, выбив большой треугольный кусок раковины, который, в свою очередь, упал на унитаз, расколов его пополам.
Я включил свет и увидел, что мне удалось в одно мгновение разбить все бьющиеся предметы, находившиеся в ванной комнате. Обнаженная девушка, забыв прикрыться, с ужасом смотрела в мою сторону. К счастью, это было в самом начале командировки и у меня еще были деньги, чтобы рассчитаться с гостиницей, и еще хватило денег для того, чтобы пригласить через пару дней незнакомку из окна напротив выпить чашечку кофе.
Мой отец
До того как мы получили квартиру на Песочной набережной, мы с Викой несколько лет жили с моими родителями. Мать была красивой властной женщиной. Как она сама говорила, она «держала дом». Мать командовала отцом и руководила моим воспитанием.
Когда мне исполнилось шесть лет, она взяла меня за руку и отвела к молодой бакинской художнице. Та оказалась ярой поклонницей абстрактного искусства. Я начал писать натюрморты, в которых от полного моего неумения ничего общего не было с теми предметами, которые я должен был изображать. Моя преподавательница была в восторге и даже носила куда-то показывать мои немыслимые произведения.
Через пару лет родители решили вернуться в Ленинград, из которого уехали в голодном двадцать втором году в сытый и веселый Баку. К этому времени в результате полученного мною художественного образования я стал, не подозревая об этом, отъявленным формалистом.
В Ленинграде мать отвела меня в частную студию известного еще с дореволюционных времен художника Эберлинга. Ему не удалось меня перевоспитать. И когда я с этим «творческим багажом» поступил в художественную студию Дворца пионеров, у меня сразу же начались конфликты с моим преподавателем – художником Михайловым, большим, грузным человеком.
– Где ты видишь этот зеленый цвет? – кричал он, багровея. – Тут же висит ярко-красная драпировка!
– Я так вижу, – тихим голосом, но нахально отвечал я.
Меня несколько раз хотели исключить из студии. Действительно,
Эберлинг, который тоже преподавал в нашей студии, каждый раз с трудом отстаивал меня. Я подозреваю, он делал это не потому, что ему нравилось мое творчество, а скорее потому, что ему нравилась моя мать, молодая красивая женщина.
Отец был человек мягкий, добрый, с хорошим юмором. До революции он учился на медицинском факультете университета в Цюрихе, но об этом никогда никому не рассказывал. Говорить вслух о пребывании за границей в те годы было очень опасно. За это могли, по крайней мере, арестовать и сослать в Сибирь. Началась Гражданская война. К этому времени отец вернулся в Харьков и оканчивал учебу уже в Харьковском университете. В восемнадцатом году он получил диплом врача, и тут же его мобилизовали в армию Деникина. Но об этом вообще нельзя было упоминать, потому что за участие в Гражданской войне на стороне Белой армии грозил расстрел.
Повоевав немного в частях Деникина, он заболел сыпным тифом. Армия пошла дальше, а его оставили на какой-то маленькой железнодорожной станции, которую вскоре заняли красные. Таким образом, он стал врачом в Красной армии, кажется, у Буденного. Я говорю «кажется», потому что отец избегал вопросов о своей «героической» биографии времен Гражданской войны. Он, как, впрочем, и большинство населения Советского Союза, жил в постоянном страхе, что его могут за что-нибудь арестовать.
Он прожил большую, нелегкую и интересную жизнь. Кроме Гражданской войны, участвовал в Финской кампании, провоевал всю Отечественную войну, работал врачом в лепрозории для прокаженных в Азербайджане, в вендиспансере, в различных больницах. Он был врачом-урологом, но отлично разбирался, если приходилось, и в других заболеваниях.
Зарплата врача была очень маленькой, и он подрабатывал, читая, где придется, лекции, преподавая в школе для среднего медицинского персонала в городе Пушкине.
Однажды он принимал выпускные экзамены в этой школе. Как раз в те годы в моду начали входить фитонциды – летучие целебные вещества, убивающие микробов, которые выделяют лук и чеснок. Средства эти были известны давно, но как раз в эти годы их научно обосновали. Статьи на тему о фитонцидах только-только начали появляться в медицинской литературе.
Одному из будущих фельдшеров как раз попался билет о фитонцидах. Молодой парень долго переминался с ноги на ногу, по-видимому, впервые встретив это незнакомое иностранное слово. Наконец, пожалев его, отец решил ему подсказать.
– Подумайте, что вы не станете есть перед тем, как идти в театр?
– Горох! – не задумываясь, обрадованно ответил будущий фельдшер.
Для того чтобы прокормить семью, отцу пришлось заняться частной практикой и открыть кабинет. Для этой цели в передней поставили несколько стульев для предполагаемых пациентов, а мою комнату переоборудовали для приема больных.
Больных было мало. Однажды в Ленинграде среди бела дня троллейбус, полный пассажиров, сбив ограду, упал в Фонтанку. Об этом много говорили в городе и даже написали в газете. Спаслись только двое: мужчина, стоявший ближе всех к задней двери, и женщина, которую он успел вытащить из троллейбуса. Он ехал вместе с женой, стоял рядом с ней и помог ей выбраться на лед. К своему ужасу, он увидел, что вместо жены он вытащил кондукторшу. Через некоторое время он подцепил от этой кондукторши триппер и пришел лечиться к моему отцу.