Таких не берут в космонавты. Часть 1
Шрифт:
— … Надежда, — пропел я, — мой компас земной…
Вспомнил, как эту же песню я исполнял под гитару для своей больной жены. Понимал тогда, что пел отвратительно. Но даже то моё пение моей жене нравилось. Она слушала меня, улыбалась. Эта песня раз за разом убирала с её лица испуг — тот испуг, что появлялся у моей супруги при виде меня. На закате своей жизни она меня не узнавала. Её страшило моё исчерченное морщинами лицо. Но успокаивало моё пение. Потому что даже тогда я вкладывал в пение всю свою душу — по выработанной с детства привычке.
— …
Мои пальцы порхали над клавишами — легко и свободно. Никакого воспаления сухожилий на большом пальце. Никакого онемения и боли в кистях и пальцах. Не чувствовал я и болей в ключицах, не беспокоил меня позвоночник. Моё нынешнее тело пока не знало симптомов возрастных болезней и проблем от каждодневной сидячей работы. Я наслаждался этим обстоятельством не меньше, чем собственным Голосом и музыкой. Улыбался — не потому что мне было сейчас весело, а потому что я чувствовал себя счастливым.
— … Чтоб только о доме в ней пелось.
Я замолчал — повернул лицо к сидевшим в актовом зале слушателям. Мне показалось, что те застыли, будто на фотографии. Заметил, как у девчонок (и у классной руководительницы в том числе) восторженно блестели глаза. Увидел улыбки на лицах одноклассников. Вспомнил, что похожую реакцию видел на лицах посетителей моих концертов и раньше: в детстве, ещё до полёта Гагарина в космос. Услышал первые, но громкие и решительные хлопки — раздались они не в первых рядах, а около дверей в вестибюль.
Мне аплодировала стоявшая около входа в актовый зал светловолосая девица: Света Клубничкина. Её аплодисменты тут же подхватили стоявшие радом с ней парни и девчонки (старшеклассники из одиннадцатых «А» и «Б» и из десятого «Б» класса). К ним будто бы неохотно добавили свои хлопки Тюляев и Ермолаевы. Лишь потом ожили мои одноклассники: они буквально обрушили на меня свои овации. Я заметил, с каким восторгом смотрели на меня сейчас девчонки из моего класса и моя классная руководительница.
— Вот как-то так, — сказал я, когда овации в зале смолкли.
— Здорово!
— Вася, ты замечательно поёшь!
— Что это была за песня?
— Василий, спой ещё что-нибудь! — донёсся от двери голос Светы Клубничкиной.
Иришка Лукина обернулась — с нескрываемым недовольством посмотрела на Свету и на стоявших рядом с ней школьников.
— Эти-то зачем сюда припёрлись? — сказала Иришка.
— Так у них здесь сегодня будет репетиция, — ответил Черепанов. — Они тут пьесу по вечерам про молодогвардейцев репетируют. К празднику. Спектакль будут показывать. На двадцать третье февраля.
«Спектакль на двадцать третье февраля, — повторил я. — Эмма, это же будет тот спектакль, о котором мне в Нью-Йорке в две тысячи тринадцатом году рассказывал Черепанов. Тот самый спектакль о молодогвардейцах, после которого прямо вот в этом самом актовом зале на глазах у толпы народа убьют женщину».
Глава 13
«Эмма,
— Вася, спой ещё песню! — крикнула Надя-маленькая.
— Хотя бы ещё одну! — поддержала просьбу подруги Надя-большая.
— Вася, спой нам про космос! — попросил Черепанов.
Я посмотрел на Лидию Николаевну, сидевшую в первом ряду зрительного зала около моей двоюродной сестры. Наша классная руководительница сейчас выглядела едва ли не такой же юной девчонкой, как и разместившиеся около неё десятиклассницы. Она смотрела на меня с немой просьбой во взгляде — в её глазах я прочёл ту же просьбу, которую сейчас выкрикивали школьники: «Вася, спой ещё что-нибудь». Я перевёл взгляд на клавиши пианино, на секунду задумался.
— Ладно, — сказал я. — Ещё одну.
Увидел, что явившиеся репетировать пьесу артисты уже расселись по креслам в дальних от сцены рядах — они выдерживали расстояние между своей группой и моими одноклассниками. Заметил, что Тюляев и Ермолаевы уселись рядом с Клубничкиной — Геннадий о чём-то нашёптывал Светлане на ухо, ухмылялся. Я мысленно отрапортовал: «Музыка Владимира Мигуля, слова Анатолия Поперечного». Мои пальцы уже прыгали по клавишам, отыгрывали бодрую мелодию.
Под звуки вступления в зал вошли новые гости: невысокая коротко стриженая блондинка лет двадцати пяти и темноволосый мужчина с густыми будёновскими усами, с фотоаппаратом и с устрашающего вида фотовспышкой в руках. Я вспомнил, как вот такими же вспышками меня ослепляли в детстве, когда фотографировали для заметок в газетах и для памятных фотоотчётов о концертах. Гости огляделись, заметили меня — обменялись репликами.
Я опустил взгляд на лица притихших десятиклассников и пропел:
— Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе видна…
На лице Лёши Черепанова расцвела счастливая улыбка.
— … Как сын грустит о матери…
Блондинки и усатый замолчали, смотрели в сторону сцены. Будто бы позабыл о своей соседке по зрительному залу и Тюляев: он откинулся на спинку кресла и чуть приподнял брови, точно от удивления. На лице Лидии Николаевны застыло беззаботное, совсем детское выражение. Мне показалось, что сидевшие плечо к плечу Нади (большая и маленькая) не дышали — словно заворожённые звуками моего Голоса. Иришка Лукина горделиво улыбалась.
— … И снится нам не рокот космодрома…
Я снова повернул лицо к зрительному залу. Отметил, что Лёша Черепанов смотрел на меня — в его глазах будто бы отражался свет далёких звёзд. Мне вспомнился карандашный рисунок в его тетради: тот, что был копией обложки журнала «Огонёк» за шестьдесят первый год. Я на мгновение представил, как сейчас бы рядом с Черепановым в первом ряду зрительного зала сидел Юрий Гагарин. Как Первый космонавт Земли улыбался бы, слушая песню о «траве у дома».
— … Путями не избитыми, — пропел я, — прошит метеоритами простор…