Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
самого. Но мне очень хотелось бы, чтобы под его ногами оказалась почва чита-
тельского интереса и помогла ему. Он уже стал самим собой, теперь важно остаться
самим собой. А остаться самим собой — означает непрерывно изменяться и из-
меняться, но изменяться не изменяя.
Я хочу полностью процитировать одно стихотворение Соколова о Лермонтове,
которое дышит чистым, воздухом благородства:
Когда стреляют в воздух на дуэли, Отнюдь в обидах небо не
это, что на деле Один из двух признал,
что виноват. И удивив ч\жого секунданта И напугав беспечно своего, Он. видя губы
бледные Баранта, Пугнул ворон. И больше ничего.
Ведь еще ночью, кутаясь
в постели, Терзая лоб бессонной маетой, Он видел всю бесцельность
этой цели,
Как всю недостижимость
главной, той. Заискиванье? Страх? Ни в коем
разе.
И что ему до этого юнца! Уж он сумел бы вбить ему
в межглазье Крутую каплю царского свинца.
109
Опасно расстрелять все патроны по неглавным целям. Опасно, однако, считать
слишком многое не достойным выстрела, ибо. это не достойное выстрела может
выстрелить в тебя самого. Характер поэта определяется пониманием, когда стрелять и
в кого. Характер проявляется в умении ощутить узлы сюжета истории и в попытке
разрубить или развязать. В первом случае годится меч. Во втором — пристальные руки
часовщика. Поэзия Соколова не разрубает, но она несет высокую гражданскую
функцию терпеливого развязывания. Пушкин, Лермонтов, русская природа, любовь,
Великая Отечественная война, сибирские стройки — все это для поэта узлы сюжета
истории, которые он пытается развязать. Иногда он терялся и шептал зимней ночи: «Я
последний ученик в мастерской твоей холодной». Или желчно усмехался: «Мне
тридцать три. Я жив. Ищу Иуду».
Но все сомнения в себе побеждает живая любовь к живой земле: И земля для него
не предмет языческого восхищения или ультрамодерного разламывания на составные
элементы, а что-то простое, необходимое, наполненное ушедшими куда-то с нее, но не
из нее людьми.
Жить бы мне, на ромашках гадая, Зная дело, сжимая перо, До свободной минуты,
когда я В землю тоже войду, как в метро.
Да. Соколов не ищет лихорадочно своего золотого слова — он его ожидает. Но
ожидание — тоже великая работа, ибо великая работа — прежде всего самодис-
циплина.
Он знает, что поэзия — дело нешуточное, потому что не до шуток ни в пятьдесят
шестом году, ни в шестьдесят пятом, ни вообще в нашем веке...
Подражатели относятся к поэзии шутовски и поэтому в конце концов теряют
читателя, даже если иногда временно
А завоевать читателя по-настоящему может только выстраданное, пронесенное
сквозь все узлы истории золотое слово, то есть, проще говоря, нешуточное.
1965
*
мысль
КАК ЭМОЦИЯ
в
первые в Армении я побывал на похоронах Аветика Исаакяна. Это было похоже на
траурный праздник победы поэзии над смертью. Из разных городов и сел Армении шли
десятки тысяч людей, чтобы отдать дань любви великому Варпету. Похожие на
сгустившийся дым газовые накидки покачивались на головах женщин, и толпа черной
нескончаемой рекой лилась по розовому ущелью туфовых зданий.
В отличие от некоторых других похорон, случавшихся на моем веку, я не замечал
никакой суеты, никакой толкотни, никакого футбольно-эстрадного любопытства. Люди
отдавались своей печали величаво, сдержанно, предоставляя сами себя ее медленному
течению, и в этой общей печали находили как утешение единство, а может быть,
надежду на будущее единство, еще более всеобъемлющее. Благословен поэт, который
дает людям, разобщенным повседневностью, чувство единства — пусть даже в тот час,
когда тело поэта опускается в землю, становясь ею навсегда.
Наверно, в этот день и предстала предо мной душа армянского народа в его
исторической трагедийной разбросанности по всему земному шару и в то же время с
неутраченной, а может быть, еще более обострившейся жаждой единства. В чувство
родной земли всегда входит понятие духа народа, а дух народа непредставим без
поэзии, и поэтому комья армянской земли, бросаемой на гроб Исаакяна, были не
соприкосновением живой земли с мертвым телом, а соприкосновением живой земли с
живой землей.
Падала, стуча о крышку гроба, земля в землю, а на наши головы падали тяжелые
теплые капли дождя, как бы утверждая связь земного с небесным, ибо мировой дух
рассредоточен и в нас, еще ходящих по земле, и в тех, кто уже лежит в земле, и где-то
над нами, в небе.
Понимал ли я это тогда — не знаю, ведь я был еще слишком молод, но, оглядываясь
на похороны Исаакяна и как бы заново идя с непокрытой головой по улицам Еревана, я
понимаю это сейчас пусть запоздалым, но все-таки пришедшим пониманием.
Само понятие «талант» я совсем не свожу только к сфере искусства. Однажды мы
шли с писателем Ва-силем Быковым по вечерним ереванским улицам и услышали
музыку и пение, доносившиеся из арки какого-то старинного дома. Полюбопытствовав,