Талли
Шрифт:
— Робин, мы никогда прежде так не ругались, мы слишком много ссоримся, — сказала она с горечью.
— У нас хватает причин, — сказал Робин.
— Мы больше десяти лет так хорошо ладили, — мягко сказала она.
— Все эти десять лет мы почти не разговаривали.
— Теперь мы совсем перестали ладить.
— Для этого также хватает причин.
Талли потерлась щекой о ковер.
— Ты уже не любишь меня, Робин, как раньше, — прошептала она.
— Есть за что, — с горечью отозвался Робин.
И все равно Робин каждый вечер заходил в детскую и по привычке спрашивал Талли, идет ли она спать,
Однажды поздним вечером Талли предложила Робину нанять адвоката. Днем ей звонил Джек, и она соврала ему, что бракоразводный процесс начался. И вот теперь, стараясь держаться как можно свободней, она завела этот разговор.
— Адвоката? — переспросил Робин, словно слышал это слово впервые в жизни. — Адвоката… — повторил он и замолчал.
Талли не смотрела на него, стараясь сосредоточиться на «Одинокой голубке».
— Конечно, — сказал он наконец. — Хорошо, давай сходим к адвокату. Я и то удивился, почему ты этого не предлагаешь, — добавил он.
Талли стало так жаль его, и она чуть не сказала, что пошутила. Ей хотелось подойти к нему, приласкать. Но тут Талли вспомнила Джека, Калифорнию, Кармел, море, и она сдержала себя, упорно глядя на экран телевизора, хотя видела одно большое светлое пятно. «Он не отнимет у меня моего мальчика, — думала она. — Не сможет».
В адвокатской конторе пришлось отвечать на вопросы о продолжительности их брака, количестве детей, общей собственности. Робин сказал, что они женаты восемь лет, имеют двоих детей, что собственность разногласий не вызовет. Талли может забрать все, что захочет. Нет, сказал он, каждому свой адвокат не нужен: им, кроме детей, делить нечего. Нет, сказала Талли, оформлять предварительное соглашение о разводе не стоит, они хотят закончить все как можно скорее. Нет, сказала Талли, соглашение о нанесении взаимных визитов тоже не требуется, — они пока живут вместе.
— Думаете ли вы продавать дом?
Робин и Талли переглянулись.
— Мы еще не думали об этом, — сказал Робин. — Возможно. Со временем.
— Бумеранг очень любит этот дом, — тихо сказала Талли. — Может быть, ты оставишь его себе?
Робин не ответил.
— Вы сказали, что у вас двое детей. Вы согласны на совместную опеку?
Робин кивнул.
— С кем будут жить дети?
— Девочка с матерью, — ответил Робин, — мальчик со мной.
Адвокат, приятный человек по имени Эндрю Хофман, бросил на Талли пристальный взгляд. Она не знала, что именно он увидел, но, судя по выражению его лица, поняла, что притвориться бесстрастной ей не удалось. Талли почувствовала вкус соли. Она потрогала губы дрожащей рукой. Слезы? Нет. Кровь.
— Понимаю, — наконец сказал адвокат. — Детям иногда бывает тяжело, когда их разлучают. Какого они возраста?
Талли не могла говорить.
— Мальчику восемь, — сказал Робин. — Девочке два месяца.
— Понимаю, — повторил мистер Хофман. — Его голубые глаза блуждали по комнате, словно избегая смотреть на своих клиентов. — Причина для развода? — спросил он.
Уклонение от супружеских обязанностей? Жестокое обращение? Измена? Что там еще? Калифорния?
— Без взаимных обвинений, — сказал Робин.
Мистер Хофман покачал головой.
— Так
— Тогда уклонение от супружеских обязанностей.
— Хорошо, — сказал мистер Хофман. Достав из ящика стола пакетик салфеток, он протянул его Талли. — Посмотрим теперь, что мы имеем. Никакого раздела имущества, вы говорите?
— Никакого, — ответил Робин. Талли вытерла рот.
5
Дженни подросла. Она начала поднимать головку и оглядываться по сторонам. Особенной печалью Талли, причиной ее постоянных сожалений была невозможность кормить грудью свою девочку. Девочку Джека. Дженнифер, дочку Джека.
Тоска по Джеку была частью огромного лоскутного одеяла боли — многоцветного рукоделия Талли. Тоска по Джеку причиняла ей такую же боль, как измена Робина, а то и другое вместе равнялось страху потерять Бумеранга.
Талли не заметила, как наступил апрель. Она совершенно забыла про тот мартовский понедельник — одиннадцатую годовщину ее взросления. Входя в этот день в церковь Святого Марка с двумя букетами цветов, Талли попыталась отыскать в себе то горе, что когда-то заполняло все ее существо. И нашла, но теперь и оно было лишь одним из лоскутов ее одеяла и соседствовало со многими другими, и эти другие были намного больнее, чем то горе одиннадцатилетней давности. Другие непереносимы. О них невозможно было думать..
«Как тебе там, Джен? — спрашивала Талли. — Спокойно?»
Тем же вечером Талли залезла на чердак, включила свет и принялась обстоятельно разбирать ящики с вещами Дженнифер, к которым все эти годы не притрагивалась. Семь ящиков. Книги. Пластинки. «Пластинки нужно выбросить, — подумала Талли. — Теперь их больше не слушают. При Джен еще не было компакт-дисков».
…Форма болельщицы. Школьные ежегодники. Рисунки. Альбомы фотографий. Дневники. Просматривая фотоальбомы, Талли нашла свою детскую фотографию. «Талли, 1962» — было написано на обратной стороне. Она нашла и фотографию Джека примерно в том же возрасте. Она его не узнала, но на обратной стороне детским почерком Дженнифер было написано: «Джек, июль 1963». Совсем беленький четырехлетний Джек, в красных купальных трусиках, улыбался, держа под мышкой футбольный мяч. Талли взяла фотографию себе. Малышка Дженнифер была похожа на своего отца.
В ящиках было много чего. Письма, открытки, сувениры, маленькие безделушки с полок комнаты на Сансет-корт. Но не от этих вещей и не от памяти Дженнифер, что жила и дышала в каждом предмете, — у Талли закружилась голова от горя. Она закружилась, когда Талли вспомнила, как сидела в спальне Дженнифер и паковала эти ящики, как пустела комната Дженнифер, комната на Сансет-корт, как будто сама Дженнифер, вся Дженнифер была упакована в семь ящиков. Талли наконец отняла руку ото рта и поспешно сложила все обратно — даже старые пластинки. Она взяла только две фотографии — свою и Джека. Талли хотела было взять еще одну, на которой круглолицая, светловолосая, улыбающаяся, счастливая тринадцатилетняя Дженнифер стояла между Талли и Джул, но не взяла — она тоже осталась на чердаке.