Талли

Симонс Паулина

— Хорошо, я отпущу тебя, — сказал он и с силой оттолкнул ее от себя. Она с трудом устояла на ногах, огляделась и подняла с пола осколок стакана.

— Не вздумай, Талли, — предупредил Робин, — успокойся в конце концов! Успокойся, и, может быть, мы сможем поговорить.

— Не о чем нам разговаривать, ублюдок, — задыхаясь, она бросилась на него, но Робин был проворнее: он схватил ее за запястья и сдавил так сильно, что пальцы разжались, и она выронила осколок.

— Думай, что делаешь, — тяжело дыша проговорил он. Что обо всем этом скажут на процессе об опекунстве?

— Убери от меня свои грязные руки! — закричала

она, и Робин опять оттолкнул ее. На этот раз сильнее. — Суд? — не унималась Талли. — О чем ты говоришь? Какой суд, если ты не отдаешь мне моих детей?

— Ты можешь забрать Дженнифер, — хрипло сказал Робин.

— А Бумеранг? Он тоже мой ребенок! Он тоже мой ребенок!

Потом они стояли молча: он — привалившись к стене со скрещенными на груди руками, опустив голову; она — обессиленная и задыхающаяся, с покрасневшими глазами, пошатываясь, посреди кухни. Стояли довольно долго — вот так, среди осколков битой посуды, а потом Талли вытерла рот, подошла к Робину, изо всех сил ударила его по лицу и взбежала по лестнице на второй этаж.

Робин задержался внизу, чтобы убрать осколки. Через пятнадцать минут он поднялся наверх и подошел к запертой двери ванной.

— Выходи, — сказал он.

— Убирайся, — ответила она.

После того случая, незадолго до рождения Бумеранга, в ванной не было замка, и Робин открыл дверь и вошел. Талли сидела на унитазе.

— Убирайся, — повторила она.

— Ты успокоилась? — Он закрыл за собой дверь.

— Вы не соблаговолите выйти?

Он присел на край ванны.

Ее глаза и губы распухли от соленых слез. Неожиданно она встала, открыла стеклянный шкафчик, взяла оттуда ножницы и начала обрезать свои волосы.

— Талли, подожди, — сказал Робин, все так же сидя на ванной. — Что ты делаешь?

— Оставь меня в покое. — Она продолжала неровно отхватывать густые длинные пряди. — Ты разбил мою машину. Значит, я имею право делать то, что хочу.

Всего десять минут потребовалось Талли, чтобы остричь волосы, которые она любовно растила целых восемь лет. Чуть меньше минуты на год. Теперь ее шевелюра торчала во все стороны неровным ежиком.

— Вот, — сказала она. — Ненавижу эти волосы.

Она снова села на унитаз, и они сидели молча, глядя на разбросанные по полу космы. Потом заплакала Дженни.

Талли пошла к ней, а Робин спустился вниз подогреть бутылочку.

В спальне Робин хотел что-то сказать, но Талли оборвала его.

— Робин, пожалуйста. Я кормлю ребенка. Оставь меня в покое, — сказала она.

Он разделся и сел на кровать, ожидая, когда Талли закончит.

— Робин, как ты мог так унизить меня? — Талли всхлипнула. — Как ты мог… перед твоими братьями и их женами? Они все знали, ведь так? Как ты мог привезти меня туда и не сказать ей, чтобы она не приходила?

— Я не унижал тебя, — мягко сказал Робин. — Я никак не мог унижать тебя. Ты не знаешь, что такое унижение. Я объясню. Я не мог тогда показать Бумерангу его сестру, потому что ее назвали Дженнифер Пендел.

— Значит, это правда, — безжизненно сказала Талли, беря Дженни на руки. — Ты был с ней все одиннадцать лет.

— Нет, Талли, — ответил Робин. — Все одиннадцать лет я был с тобой.

— А кто же тогда она? Мимолетное увлечение?

— А

тебе не казалось, что у меня должно быть что-то вроде этого? Что кто-то должен был доставлять удовольствие мне?

Талли не ответила. Она положила Дженни между ними, а сама повернулась к Робину спиной и свернулась калачиком.

— Ты ее любишь, Робин? — спросила она через некоторое время.

Он молчал добрых пять минут. А потом сказал:

— Талли, ты просто сошла с ума. Как ты могла даже подумать об этом?

— Тогда на кой черт ты позвал эту шлюху? Чтобы она могла посмеяться надо мной? За этим ты меня привез? Чтобы она хихикала над тем, что вот я воображаю, что все прекрасно, а она с моим мужем.

Она закрыла лицо руками и горько заплакала.

— Ты, конечно, приятный собеседник, — мягко сказал Робин.

— Хорошо, тогда не будем говорить об этом.

— Талли, эти последние три года я почти не видел тебя. Я даже не знаю, где ты была все это время.

— Что ты несешь? Мы провели вместе всю зиму, всю осень и всю весну мы тоже были вместе.

— Хорошо. Если мы все время были вместе, как ты говоришь, — он усмехнулся, — тогда о чем ты беспокоишься?

— Черта с два стану я беспокоиться, — огрызнулась она. — Я просто хочу знать, кто она такая.

На этот вопрос Робин не ответил.

— А чего ты от меня ждала, Талли? Что я буду сидеть и ждать, когда ты вернешься домой?

— Не знаю, чего от тебя ждала. Наверное, что ты постоишь за себя. Скажешь что-нибудь. Почему ты никогда ничего не говорил?

— Ничего не говорил? А что, например?

— Я не знаю. Почему ты не пытался остановить меня?

— Почему? — Робин вскинул руки и выпрыгнул из постели — Талли увидела на его лице ярость.

— Почему! — Он схватил ее за плечи и так сильно тряхнул, что она подумала — сейчас он разобьет ей голову о спинку кровати, о стену; и свою разобьет тоже; его зубы были стиснуты, а пальцы сжимали ей плечи. — Почему?! — закричал он. — Ах ты, проклятая эгоистка! Эгоистичная, бессердечная женщина! Потому что я люблю тебя, черт бы побрал твою черствую душу! Потому что я люблю тебя больше всего на свете, потому что хочу, чтобы ты была моей, потому что всегда боялся потерять тебя! Я притворился слепым, чтобы ты могла найти себя. Я хотел, чтобы ты перестала думать, что наш брак был ужасной ошибкой. Он не был ужасной ошибкой, Талли, несмотря на всю твою проклятую жалость к себе и все твои истерики. Это была наша жизнь, и другой я никогда не хотел!

Робин перестал трясти ее.

— Все эти одиннадцать лет, — продолжал он, — я ни разу не спросил, любишь ли ты меня. Мне хватало того, что ты со мной, и, вопреки твоим усилиям, мы кое-что создали. Может быть, тебе это покажется недостаточно возвышенным, но ты, и наш сын, и этот дом — вот вся моя жизнь. Нелегко было рядом с тобой не сойти с ума. Я простился со всеми амбициями и надеждами. Ты думаешь, я хотел чего-нибудь другого? Я хотел только, чтобы ты была рада меня видеть! Я никогда не хотел, чтобы ты ушла, и никогда не угрожал, что уйду сам. Я хотел, чтобы ты сама меня выбрала, — он умолк, переводя дыхание. Прошло несколько минут. — И я до сих пор люблю тебя. Помоги мне Бог, я люблю тебя. И все еще хочу, чтобы мы сохранили нашу семью. Но ты стараешься изо всех сил. Стараешься разрушить все, что только можешь.