Талли

Симонс Паулина

— Мам! — закричал Бумеранг. — Куда ты? Иди к нам!

Но Талли ничего не слышала. «У тебя нет права, нет права, нет права», стучало у нее в голове. Она старалась не смотреть больше на Робина. Нет права… Но что же это такое? Талли чувствовала, что разум уже не помогает ей. Что же это такое? Как же это могло случиться? Значит, все эти годы у Робина в Манхэттене была любовница?

Талли почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. Она стала искать их взглядом и с большим трудом,

наконец, нашла: он на поле, а она — у бровки, смеется.

Здесь, в Манхэттене? Всего в нескольких минутах езды от дома?

«О чем, о чем я думаю, что я делаю? — говорила себе Талли, стараясь унять дрожь в ногах. — Прекрати».

Время шло. Время шло и на трибунах, и на поле. Время шло везде. Время шло вокруг Талли. Но она продолжала ходить взад-вперед, стараясь овладеть собой.

Она вдруг вспомнила Джека. Неотчетливо. «У тебя нет права, — еще раз пробарабанило у нее в голове. — Таких прав у тебя больше нет. Нельзя обвинять Робина, нельзя ни о чем спрашивать, нельзя хотеть знать. Ты получила то, что заслужила».

Что-то острое внутри нее все кололо и кололо ее. Талли не помнила, как она вынесла ужин у Стива с Карен. Она все время стискивала зубы — не разговаривала и почти ничего не ела.

Они поехали домой поздно — около одиннадцати. Возбужденный событиями, Бумеранг болтал без умолку. Талли хотелось, чтобы он уснул, тогда она могла бы поговорить с Робином. Но, может быть, и к лучшему, что Бумеранг не спал, — то, что переполняло Талли, вряд ли можно было превратить в тему для разговора.

Что она могла ему сказать? Как ты посмел? Это казалось таким беспомощным. «Кто она? Вот все, что я хочу знать. Кто эта сучка? Ну и семья у нас, — думала она, погруженная в мрачное молчание. — Он с любовницей в Манхэттене, а я с любовником в Топике».

Уже в постели, обнимая на прощание Талли, присевшую к нему на кровать, чтобы пожелать спокойной ночи, Бумеранг спросил:

— Мам, тебе понравилось?

За спиной Талли в кресле-качалке сидел, покачиваясь, Робин.

— Да, понравилось, Бум, — преодолевая себя, сказала Талли. — Я рада, что пошла. С днем рождения, мой маленький.

— Мам, я Робин. И я уже не твой маленький. Твоя маленькая — Дженнифер.

— Бумеранг, ты на всю жизнь останешься нашим маленьким.

— Точно так же, как ты маленькая для бабушки?

— Да, точно так же.

Кресло-качалка за спиной все скрипело и скрипело.

— Мам, ты поедешь опять в следующие выходные?

— Я бы хотела, Бум, но это будет зависеть от папы.

— Папа, мама сможет поехать в следующую субботу?

Скрип. Скрип.

— Конечно. Мы ей всегда будем рады, — сказал Робин.

«Как же.

Черта с два, были вы мне рады», — подумала Талли. Она выскочила из комнаты и сломя голову сбежала по лестнице.

Вскоре к ней спустился Робин.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он.

— О, конечно, Ц процедила она сквозь зубы. — Просто великолепно!

Он стоял у стены футах в десяти от нее.

— Скажи мне, — Талли постаралась говорить спокойно, — кто эта сучка?

На лице Робина не отразилось ровным счетом ничего.

— О чем это ты? — спросил он.

— Вот о чем! — закричала Талли, смахнув со стола три высоких бокала. Они упали на пол и разбились. — Кто эта сучка?!

Он помрачнел.

— Я не имею ни малейшего понятия, о чем ты.

— Ну конечно, ты не имеешь понятия! — закричала Талли еще громче. — Конечно, ты не имеешь ни малейшего понятия. — Она взяла со стола поднос с тарелками и стаканами и швырнула это все ему под ноги. — Попробуем еще раз. Кто эта сучка?

Из комнаты Хедды послышались испуганные крики, но ни Робин, ни Талли не обратили на это никакого внимания.

— Как ты мог?! — снова закричала Талли. — Как ты мог взять меня с собой? Как ты мог при нашем сыне, при нашей девочке, как ты мог стоять с ней, когда рядом были мы! Или все мы одна семья? — Талли горько усмехнулась. — Как же ты мог сделать это? Черт тебя побери, как ты мог взять меня с собой?

— Талли, о чем, черт побери, ты толкуешь?

— Робин! Все эти годы ты трахался с какой-то девкой? Трахался с ней все это время? Вот чем ты занимался все одиннадцать лет! — прокричала Талли.

Робин, стоя в дверном проеме, поднял руки — в мольбе? в гневе? в увещевании? Она швырнула ему под ноги тарелку.

— Талли, успокойся, ты в истерике.

— Я не в истерике! — завизжала она. «Тогда что же со мной? Я не узнаю себя», — промелькнуло у нее в голове. Но в сердце и глазах у нее стоял красный туман, и, пронзительно визжа, она кинулась на Робина, пытаясь вцепиться ногтями в его лицо.

Робин схватил ее за руки и попытался оттолкнуть от себя, но ярость придала ей силы, и она чуть не сбила его с ног.

— Талли, ты сошла с ума, — тяжело дыша, произнес Робин. Прижатый к стене, он удерживал ее руки. — Ты сошла с ума. Что с тобой?

— Ты ублюдок! Ублюдок! Как ты мог! Целых одиннадцать лет!

Ему пришлось сильно сдавить ей руки.

— Тебя-то что волнует, Талли? Что я мог или что одиннадцать лет? — спросил он.

Теперь Талли стала вырываться, она пыталась достать его ногой, пыталась сделать немыслимое: ударить ногой в пах.

— Пусти меня, ублюдок, — шипела она. — Пусти меня!