Талли
Шрифт:
Джереми внимательно смотрел на нее.
— Ох, — только и вымолвил он.
— Я уже говорила тебе, — сказала она, — что мы с матерью никогда не были близки.
— Я знаю, но ей плохо, Талли.
— Да.
Джереми притих на мгновение.
— Ты не хочешь говорить об этом?
— Нет.
— Почему?
— Потому что не хочу.
— Ты ходила навестить ее?
— Да, но она… не разговаривает.
— Ты не хочешь рассказать мне о ней?
— Джереми! Нечего рассказывать. Я ходила навестить ее. Она лежит в интенсивке,
— Я не это имел в виду.
— Знаю.
Талли встала с дивана и, как ураган, помчалась на кухню. Через несколько минут она вернулась в гостиную и присела на край дивана.
— Джереми, послушай, ты мне правда очень нравишься, и нам хорошо вместе, и я, конечно же, хочу и дальше с тобой встречаться, но есть многое, о чем я не хочу разговаривать. Целая куча. Ты же все время спрашиваешь, каждый день, каждый раз, когда мы встречаемся, вопросы, вопросы, вопросы. Мы не говорим больше о книгах, о путешествиях, о Калифорнии, потому что ты постоянно наезжаешь на меня со своими вопросами. Поэтому я лгу или избегаю тебя, потому что я просто-не-хочу-об-этом-говорить! Ты должен уважать мое право на молчание, понимаешь?
Он сидел оглушенный.
— Талли, я думал, мы близкие люди.
— Да, довольно близкие. Но только потому, что мы спим вместе, я не собираюсь делать у тебя на глазах харакири, дабы удовлетворить твое любопытство.
Джереми был поражен.
— Я ведь хочу помочь тебе. Разве это невозможно?
— Помочь мне? Как? Таким способом? — Она сглотнула комок в горле. — Джереми, знаешь, как ты можешь мне помочь? Перестань все время задавать мне вопросы. Просто перестань.
— Почему мы не можем поговорить о том, что беспокоит тебя, причиняет тебе боль? Твоя боль станет моей и уже не покажется такой тяжелой, тебе станет легче. Разве не так? — сказал он.
— Джереми, Джереми, — Талли покачала головой. — Ты хочешь помочь? Дай мне другую жизнь. — Она опустила взгляд. — Да, дай мне другую жизнь. Жизнь, о которой я смогу с тобой разговаривать, жизнь, о которой я смогу поговорить с Шейки или с Робином, или с Джулией. А если не можешь, то хотя бы не расстраивай меня.
Они помолчали. Потом Джереми спросил:
— А Робин знает?
— Что знает? — резко бросила она, испугавшись, что он имеет в виду себя.
— Ну об этом, о твоей матери?
— Ну, мы знакомы уже два года. Он знает моих подруг. Кое-что он знает. Не много. Да и нечего особенно знать о моей матери. Мы — не близкие люди. Да не бывает людей, которые были бы близки со своими родителями, Джереми!
Джереми придвинулся ближе и погладил ее по голове.
— Ты ни с кем не близка, да, Талл?
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она, положив руку на горло. — Сейчас я так близка к тебе, что мне от этого не хватает кислорода.
Когда Талли рассказала Робину, что у Хедды удар, он сначала очень расстроился, а потом ужасно рассердился.
— Талли!
Он грохнул кулаком по столу.
— Робин, успокойся. Все нормально.
— Нет! Я не собираюсь успокаиваться! И вовсе это не нормально. Она — твоя мать. Может, пора прекратить эту войну?
Талли думала над его словами, откусывая кусочек лимонного пирога.
— Робин, я страшно жалею, что рассказала тебе. — Она вытерла губы. — Ты сегодня действуешь мне на нервы, и я хочу домой. Окажи мне любезность — отвези меня.
— Почему бы нам не поехать в больницу?
— Потому что я не живу в больнице. Я живу у себя дома и именно туда я поеду.
— И давно твоя мать больна?
Талли колебалась.
— Кажется, дней шесть. Попроси счет, пожалуйста.
— И сколько раз ты ходила к ней?
Она снова замешкалась с ответом.
— Она в коме, на ней много всяких трубок.
— Сколько?
— Уйма трубок. — Она покачала головой. — Может, полдюжины, может…
— ТАЛЛИ!
— Один раз, — сказала она.
— Один раз! — воскликнул он.
Талли поднялась и надела пальто.
— Робин! Я знаю, что тебе это трудно понять, но постарайся запомнить, что к тебе это не имеет никакого отношения. А сейчас отвези меня домой.
На улице было холодно, шел снег. Робин загородил дверь машины и тихо сказал:
— Талли, ты знаешь, как я к этому отношусь. Моя мать умерла внезапно.
— Да, спасибо, что заботишься обо мне. Но это была твоя мать, не знаю, повезет ли так же моей.
Робин замахнулся, чтобы ударить ее. Талли молча смотрела на него. Она не стала уворачиваться, не моргнула, не отступила назад. Когда он наконец опустил руку, она прошипела:
— Ты сошел с ума? Совсем спятил?
— Прости, прости, прости, — бормотал он. — Мне ужасно жаль, Талли, прости, пожалуйста.
Она отвернулась, но он схватил ее и повернул к себе лицом, стараясь удержать. Она попыталась его оттолкнуть, и его славное лицо оказалось так близко, что ей вдруг расхотелось бороться. Меньше всего на свете ей хотелось говорить о своей матери. И так же сильно ей не хотелось признаваться, что есть Джереми.
В конце концов они сели в автомобиль, и Талли всю дорогу смотрела прямо перед собой.
— Талли, посмотри на меня. Пожалуйста. Прости меня. Я ни разу в своей жизни никого не ударил и вряд ли когда-нибудь смогу. Я просто… Ты вывела меня из себя. — Она промолчала. Робин продолжал: — Что случилось, Талли Мейкер? Ты так отдалилась от меня в последнее время…
— В последнее время?
Он кивнул.
— Раньше до тебя можно было докричаться, — сказал он. — Ты была досягаема. Но теперь мы встречаемся все реже и реже, и я беспокоюсь. Я просто заболеваю, когда вижу, как ты холодна со своей матерью. Что бы там ни было, она — твоя мать.