Талли
Шрифт:
Опять молчание.
Он подъехал к обочине и затормозил.
— Талли, пожалуйста, не бросай меня, — попросил Робин, дотрагиваясь до нее. — Пожалуйста.
Она вздохнула.
— Хорошо, Робин. Хорошо. Здесь слишком холодно. Отвези меня домой. Там мы поговорим.
В трейлере было чисто и тепло. Талли приготовила чай и примостилась рядом с Робином на диване. Она посмотрела в его серьезное лицо, дотронулась до гладкой смуглой кожи, до его рук, обхвативших чашку, и просто не смогла… Она не могла так поступить с ним, не хотела видеть, как он расстроится, и к тому же боялась, что, если Робин узнает про Джереми, он уйдет
Талли совсем не была готова к разрыву. Вот он здесь, у нее на диване, и ждет, чтобы она поговорила с ним, подпустила к себе, доверилась ему. И она должна рассказать ему либо про Джереми, либо про свою мать.
Она позвала его в кухню.
— Робин, я расскажу тебе первое воспоминание маленькой Натали, — бесстрастно сказала она, засовывая в тостер пару английских булочек. — Ей было два года, была ночь. Натали тихо спала и вдруг проснулась. Проснулась оттого, что не могла дышать. Она попыталась закричать, — рассказывала Талли, доставая масло и виноградный джем, — но не могла. Она открыла глаза, но ничего не видела. Что-то было прижато к ее лицу. Она стала вырываться, отталкивать от себя это, но ничего не получалось. Она пыталась схватить это руками. Это оказалась подушка, она поняла на ощупь. Наконец движения ее стали медленными, ноги перестали дергаться, у нее закружилась голова и сознание стало уходить. Боли не было. Потом Натали услышала голос отца, словно бы издалека. Он звал ее и спрашивал, все ли в порядке. Подушку немедленно убрали. Натали вздохнула и закричала. Она увидела, как ее мать повернулась к отцу и стала ругать его, что он разбудил ребенка. Натали продолжала кричать, отец, подошел к ней и взял ее на руки.
Зрачки Робина расширились так, что шоколадная радужка исчезла. Они стояли, глядя друг на друга, и Робин выговорил: «Булки горят».
Талли выключила тостер как раз вовремя. Намазав булочки маслом и джемом и снова разлив по чашкам чай, она отнесла все это в гостиную. Они снова сели на диван.
— Талли, я не верю тебе.
Она пожала плечами.
— Конечно. И тем не менее это правда. К сожалению.
Робин отставил чашку.
— Талли! Матери не убивают своих детей.
— Она не убила Натали.
— Тебе приснилось.
Талли усмехнулась.
— Робин, тебя явно никогда не душили. Такое невозможно вообразить, тем более в двухлетнем возрасте. — Она отвернулась на секунду. — Вот позднее такое вполне может присниться..
Он встал с дивана и зашагал по комнате. Ей стало смешно. И почему все ее мужчины начинают расхаживать по комнате, стоит только завести серьезный разговор?
— Значит, из-за этого ты так плохо спишь?
— Думаю, что да.
— Я думал, это оттого, что…
— Нет, как правило, из-за этого, — резко сказала она. — Я не могу спать, вот и все.
Робин продолжал мерить шагами гостиную.
— Талли, зачем ей было душить тебя?
— Робин, откуда я знаю? Да какая, черт возьми, разница? Потому что ее саму бросила мать, потому что ее не любил отец, потому что она боялась,
— Мне есть дело, — сказал Робин.
— С чего бы?
Он не ответил, и Талли сказала:
— Ты думаешь, если бы ты знал причину, то смог бы это понять?
— Во всяком случае, в этом был бы какой-то смысл.
— Смысл в том, что мать пыталась придушить своего маленького ребеночка? — Она засмеялась. — Замечательно!
Робин молчал.
— Ты сказала «нас».
— Нас?
— Да. Ты сказала она боялась, что отец любит нас слишком сильно. Кого вас? Тебя и твоего брата? Ты говорила, что тебе было пять, когда он родился.
Талли стала тихой-тихой-тихой. Было слышно, как гудит холодильник на кухне и шуршат шины проезжающих по улице машин.
— У меня был еще один брат, — наконец сказала она. — Он умер совсем маленьким.
Отчего он умер? — мягко спросил Робин.
Талли подняла на него глаза.
— Внезапная смерть в грудном возрасте, — ответила она.
Когда они уже лежали в постели, Робин притянул ее к себе и сказал в ее волосы:
— Талли, это ужасная история, ужасная. Ты не представляешь себе, как мне трудно верить тебе.
Талли погладила его руки.
— Представляю, — сказала она. Не думай об этом.
— Бедная ты моя. Ты видишь все это во сне и тогда вскакиваешь среди ночи?
— И не только это, — сказала Талли, вспоминая сон про голову.
Через неделю после своего дня рождения Талли стиснула зубы и рассказала ту же самую историю Джереми.
Джереми заплакал и бережно обнял ее и только приговаривал: «О Талли, Талли, бедная Талли, моя Талли». Талли лежала с безучастным видом. Реакция Джереми резко отличалась от реакции Робина, и лишний раз доказала то, что она уже знала: один не может заменить другого. Они были столь же не похожи, как внушающие трепет просторы Великой равнины и голубоватые склоны Флинт Хиллз, — из породы прозрачней стекла и тверже стали.
Через неделю Хедце стало лучше, худшие опасения врачей остались позади. Доктор Рубен позвонил Талли домой и сказал, что Хедда спрашивает о ней.
— Она говорит после такого удара?
— Не очень хорошо, — сказал врач. — Но она зовет Тави.
Талли приехала в больницу, вошла в палату, села и некоторое время смотрела на мать. Вошла медсестра, Хедда проснулась и, с трудом повернув голову, увидела Талли. Она не отрывала глаз от ее лица.
Талли кашлянула.
— Как ты, мама? — спросила она. — Говорят, ты начала поправляться.
Хедда отрицательно качнула головой и жестом показала Талли, чтобы она подошла ближе. Талли встала и наклонилась к матери. Запах хлороформа, спирта, металлический запах трубок с физиологическим раствором и обжигающее дыхание Хедды ударили ей в нос. Талли невольно поморщилась. Она склонилась пониже и услышала, что Хедда говорит: «Они умают, что я вяд ли када-ниудь уду адить или вигать уками».
Выпрямившись, Талли изучала лицо матери.
— Ты наверняка поправишься, мам, — сказала она. — Ты очень сильная. — Она отошла и снова села. — Всем бы быть такими сильными, как ты. — Она встала. — Ты сумела пережить очень многое. Я совершенно уверена, что ты справишься и с этим. Мне надо идти. — Она быстро пошла к двери— Я скоро приду. Береги себя, хорошо?