Там, где кружат аспиды
Шрифт:
— Не смей его трогать! И слова несправедливые не произноси! — перебила Лёля, прикрывая беззащитную спину любимого своими руками. — Ложь тебе сказали, а ты и поверил. И не он рядом со мной, а я рядом с ним. И всегда буду!
Монета на груди Ульяны зажглась мягким перламутровым светом. Его тонкие лучи пробежали по её телу, и там, где свет касался измождённой кожи, она розовела, разглаживались морщины, нежный румянец покрыл щёки. Окровавленные губы заалели, как ягоды спелой вишни, распахнулись, и Ульяна впервые за долгое время вдохнула глубоко.
Всего лишь взмах Лёлиных ресниц —
— Так вот кому подарок мой пригодился, — музыкой переливчатой зазвучал её голос. — Теперь нить жизни этой девушки крепка, как и прежде. И с твоей нитью она перевита. — Мокошь перевела взгляд на Похвиста, всё ещё удерживающего русалку в своих руках. — Я в судьбах людей много чудес видела, а вот из богов ты первый такой, что смог Мокошь удивить. Неравную себе выбрал. Диковинное дело.
Мокошь выпрямилась. Только Сварог и Стрибог головы опустили, остальные лишь удивлённого переглядывались и вопросами обменивались. Мокошь, таинственную затворницу, мало кому видеть доводилось, и хоть назвалась она, да как поверить, что Рода сестра снизошла до русалки обычной.
— А вот и ты, зайчонок мой трусливый, — нежно обратилась Мокошь к Лёле. Она подошла ближе и погладила её щеку большим пальцем. — А ты, значит, мой южный ветер потерянный, — таким же жестом она ласково провела по лицу Догоды. — Мне больно это говорить, но нить твоей жизни вот-вот под ножницы попадёт, и не в моей силе это исправить. Лишь одна монета волшебная у меня была, а больше в течение времён мне вмешиваться не дозволено.
— Я не прошу иной судьбы, Мокошь Великая. — Даже перед лицом гибели Догода сохранял безмятежный вид, бередя сердце Лёли, которое кровоточило больше раны на его груди. — Я верю в Родов завет. Все боги умершие через тысячу лет возрождаются. И я вернусь. К братьям вернусь, к деду, к Берегине своей. — Догода нашёл ладонь Лёли и сжал её, и она поняла остро и бесповоротно, что держать он её теперь до смерти будет. И что рано или поздно, но одно воспоминание о руках его ей останется.
— Да как же так, Всемилостивая? Зачем же уходить ему, когда я только внука обрёл? — вмешался Стрибог.
— Я не Всемилостивая, ошибаешься, старец. Я лишь пряха, что нити прядёт…
— Эй ты, божедурье южное! Да ты никак подыхать вздумал?!
Сквозь толпу пробилась крошечная фигурка. Маленькая Гана в новом нарядном сарафанчике расталкивала воинство Нави руками, ногами, проскальзывала меж недоумевающих духов, словно птичка вёрткая.
— Аука! Ты что здесь делаешь? — удивлённо воскликнула Лёля.
Чёрные глазки блестели, а ручка детская вцепилась во вторую ладонь Догоды.
— Я за папкой в дырку прошмыгнула! Я всё видела! Ты сильнее всех был! — Из носа Ганы предательски потекло, но она только головой тряхнула, разгоняя слёзы. — И сейчас сильным будь! Исцелись, не умирай. Ты же бог!
— Тихо, не кричи, — Догода освободил ладонь и погладил Гану по голове. — Хочешь, тайну тебе открою? Я теперь дядя твой. И как дядя, наказываю: ты всё, что в мире происходит, запоминай, а потом
— А ты можешь хоть что-то придумать, чтобы не уходить? — всхлипнула девочка.
— Прости, маленькая моя… Да и не так это страшно. Спасибо, что проститься со мной пришла…
— Ганна, — тихо позвала Ганну Ульяна. Она уже пришла в себя настолько, что смогла сесть, но Похвист всё ещё поддерживал её обеими руками. — Ганна, это ты здесь?
— Мавка! Мавочка… — бросилась к ней плачущая Аука. — Он умирает, ещё чуть-чуть — и совсем помрёт.
— Милая моя. — Русалка прижала к себе ребёнка, осмотрелась по сторонам и остановила на Догоде взгляд широко распахнутых в ужасе глаз. — Выходит, не привиделось мне. — Страх в её глазах сменился скорбью. — Я всё слышала, что ты мне сказал. Нам уж свидеться никогда не доведётся, но я скучать буду, братец мой солнечный. Вовек не забуду, что сделал ты для меня.
— И я не забуду, брат. Благодарю, что смысл жизни мне подарил. Ты уж возвращайся поскорее. Я ждать тебя буду. — Похвист протянул Догоде руку.
— Забери ветры мои, — Догода обхватил руку брата, и жёлтые свечения побежали от его плеча, вливаясь в тело Похвиста. — Раньше не совладал бы ты с ними, а теперь она такой жар в сердце твоём разожгла, что подчинятся тебе ветры южные. Позаботься о Яви, обогрей за меня.
— Не волнуйся, — Похвист улыбнулся впервые за многие дни. — Покуда жив я, люди о боге южного ветра слова плохого не скажут. Служить стану исправно, каждый день напоминать им о тебе буду дуновениями тёплыми. Сердце только моё болит из-за того, что не увижу тебя так долго, но знай, ради Лёли я так же поступил бы.
Лёля утёрла одиноко скатившуюся по щеке слезу. Какие же они сильные, братья южного и северного ветра! Прощания достойнее видеть ей не доводилось. И Лёля чувствовала, что Похвист не врёт. Для неё от тоже жизнью пожертвовал бы, лишь бы не видеть страданий родного брата.
— Ну и вы меня простите, боги сильнейшие, Яви и Прави властители. — Догода обернулся к молчаливому Сварогу и Стрибогу, сейчас больше походящему на усталого старика, чем на великого бога. — Простите, что мы без вашего благословения с Лёлей сошлись, что не успел я посвататься к ней, как подобает, не успел браком сочетаться. Да только честен я с ней был. Если захочет, пусть другого мужа ищет, гибель моя её освободит, да и клятвы мы друг другу не давали…
— Да что же ты говоришь такое, глупый! Подумаешь, клятвы! Я люблю тебя с момента первого, как увидела. А может, и раньше полюбила, но без воспоминаний о том осталась! — Лёля обхватила лицо Догоды и поцеловала его мягкие, ласковые губы, как дозволено лишь супруге законной. — Слово даю, все тысячу лет, каждый день, я о тебе думать буду и ни о ком другом!
— А я тысячу лет с тебя взгляда не сведу, Берегиня моя. Выполни просьбу последнюю — сохрани Явь для меня. Хотел бы я вновь её повидать, да вот, не добрался, — Догода виновато улыбнулся, и Лёля улыбнулась, отвечая ему.