Там, где кружат аспиды
Шрифт:
— Не могу я такую драгоценность себе присвоить! — возмущённо возразил Догода. — И отчего бы мне в любви твоей сомневаться?
— Не спорь, пожалуйста! — Лёля оборвала его поцелуем, в то же время застегнув свой подарок на шее Догоды.
Как жаль, что больше не доведётся ей кожи его горячей коснуться! Не увидит она пору его расцвета, пору могущества, после которой бог уже не меняется, а вечно существует в том облике, что назначил ему Род. А коли увидит, так с Кощеем под руку она стоять будет и вид сделает, что не узнаёт того, кем сердце полнится. Пусть монета мудрой матушки Мокоши его сохранит. А ей свою жизнь продлевать незачем.
— Давай и мы поспим, — разорвав
Глава 17
Широко распахнутые врата зияли медвежьим зевом. Оранжевые звёзды Нави только-только ярче светить стали, что по здешним меркам означало начало нового дня, а её уже ждали. Лёля шла всю ночь, сбила ноги в кровь, но всё равно боялась войти в чужую крепость, сулящую отдых от суровой дороги. Лучше бы она и дальше шла через обжигающий песок, попадающий в обувь, через колючки, цепляющие подол, через тьму, пугающую выдуманными образами. Шла бы себе и шла, пока не упала без сил, чтобы уже не подняться.
Она издали увидела высокий частокол, увенчанный острозаточенными навершиями брёвен. Лёля совсем не знала Кощея, но по тем скудным сведениям, изредка до неё доходящим, она поняла, что он при Чернобоге служил кем-то вроде воеводы. Удобно устроился, собирая войско из павших в войнах солдат, чтобы потом обратить их против своего господина. И всё же, Лёля ненависти к Кощею не чувствовала. Он был ей безразличен, и это, пожалуй, пугало её больше всего.
Эх, сейчас узнает она, какой приём ей заготовил будущий супруг. Высоко подбородок вскинув, Лёля прошла меж створок, отметив про себя их толщину и крепость. И теперь это её дом? Эта неизменная въедливая пыль, гора, возвышающаяся над бревенчатым теремом трёхэтажным, чёрные валуны, на которых, словно на насестах, восседали аспиды? До самого горизонта простирались деревянные казармы, грязно-коричневые шатры, горели костры, чей удушливый дым проникал в пересохшее Лёлино горло, но она держалась, чтобы позорно не раскашляться, не показать свою слабость.
Лёля шла, глядя прямо перед собой, хотя замечала краем глаза, как осматривают её латники, как лениво высовывают головы из-под крыла и снова прячут их ездовые змеи. Пред теремом ни деревца не было, ни травинки. Лишь серый песок, утоптанный, должно быть, сотнями ног. Плац для тренировки бойцов.
Мимо Лёли скользнула девушка в белом платье, заставив дёрнуться от неожиданности. Лёля остановилась, обернувшись вслед незнакомке. Её одежда была в клочья порезана на груди и перемазана в крови, а сквозь синеватую кожу просвечивал частокол врат. Привалившись к обратной стороне забора, той, что Лёля не видела снаружи, сидел крестьянский мужик и строгал деревянную чурку. Но его распухшее лицо и чёрная полоса на шее подтолкнули мысли Лёли в нужном направлении. Она замерла посреди двора Кощея, рассматривая всё, до чего мог дотянуться её взгляд.
С чего взяла она, что Кощей только убитыми на поле боя управляет? Смерть не всегда приходит к тем, кто её ждёт. Не касаясь земли, не издавая звуков, то здесь, то там мелькали те, кто умер не своей смертью. Много было молодых девушек, чьи тела едва прикрывала разорванная одежда, и Лёле дурно стало, когда представила она, как те могли умереть. Мужчины с давно остывшими, но
Как отличалось увиденное здесь от царства Морены и Чернобога! Морена дарила покой умершим, расставшимся с близкими и ожидающим их прибытия в мир неживых, а Кощею Род доверил привечать тех, кто от руки других людей умер. Вот почему вокруг словно злоба кипела и непонимание. Лёля боялась, как бы не сработал её дар собственному желанию вопреки. Погрузиться в души отверженных созданий, мечтающих о мести — ей вовек потом не отмыться от этих чувств.
Лёля заметила, что привлекает всё больше и больше чужого внимания. Глаза убитых вспыхивали ненавистью к ней, живой, той, что приглашена была в их крепость самим хозяином. Лёля с трудом сдерживалась, чтобы не сорваться на бег, но всё же шаг ускорила. К тому же она уже поняла, куда идти ей следовало.
У подножия горы возвышался каменный пьедестал. С две дюжины ступеней вели к площадке перед тёмно-серой стеной. Тяжёлые камни, плотно подогнанные друг к другу, образовывали полукруг, а внутри круга того, на троне высоком, украшенном красной тканью, восседал сам Кощей. Легко, изящно, закинув ногу на ногу, он сквозь полуприкрытые веки наблюдал, как Лёля шла к нему, одновременно боясь приблизиться и боясь слишком задержаться среди пугающих её искалеченных полутрупов.
Но на ступенях высокой лестницы Лёля увидела то, что заставило её отбросить гордость и страх.
— Я пришла, как ты и велел! — выкрикнула она громко, став у подножия. — Отпусти Ульяну, раз обещал!
Тело Ульяны на ступенях у ног Кощея казалось изломанной фигуркой — хрупкой, беззащитной. Голубое платье покрывала пыль, волосы спутались, будто трава сухая. Всё это время русалка лежала без движения, но попыталась подняться, заслышав Лёлин голос.
— Лёлюшка, — прошелестел её шёпот, от которого сердце Лёли замерло. Как ей хотелось бы к дорогой подруге броситься, сказать, что спасена она, что может уйти, но Лёля не хотела терять лицо гордой богини перед Кощеем. Пусть чувствует больше величия от своей над ней победой.
— Прикажи, чтобы дали Ульяне воды и проводили к воротам. И пусть никто мешать не посмеет, когда придут за ней! — твёрдо приказала она, глядя в алые глаза Кощея.
— Что говоришь ты такое, Лёлюшка? — Ульяна приподнялась на локте, и Лёля ужаснулась её осунувшемуся лицу, коже, что словно в тончайшую бумагу превратилась.
— Уходи, Ульяна, не перечь. — Лёля постаралась, чтобы в голосе были слышны не слёзы, которые она сдерживала, а указания якобы русалке ручной. — И передай им… Догоде передай, что если любит он меня, пускай забудет. Коли дозволит Род, свидимся ещё, а коли нет — знать, судьба такая. Ради меня уходите все трое и назад не оглядывайтесь.
— А не больно ли своевольна ты, наказы в доме моём раздавать? — ухмыльнулся Кощей, склоняя голову набок. — Сначала поприветствуй мужа своего будущего как достоин он, а я тогда подумаю, отпускать твою русалку или нет.
— Чего ещё ты хочешь? — проскрипела Лёля сквозь зубы, сжимая кулаки в бессильном гневе.
— Твой отец спровадил меня из дома своего не самым приятным образом. Извинись за него как следует: пади ниц и головой земли коснись, дочь Сварога. — Кощей победно улыбался.
Если намеревался он боль ей причинить, мог бы и поизощреннее что-то придумать. Лёлю давно уже волновать перестало, что другие о ней подумают. Она и голой сплясала бы перед Кощеем и его ухмыляющимися пособниками, если это хотя бы на минуту освобождение Ульяны приблизило.