Там, где мы служили...
Шрифт:
— Та-та-та-татата-ааа… — печально пропел горн, и две с поливной сотни голов в шлемах опустились в такт с полотнищем, коснувшимся кромкой сырой холодной земли.
— В память героев, павших на поле чести — три залпа! — отчеканил Фишер, вскидывая палаш к лицу. Автоматы взметнулись в небо, и Джек увидел на своей мушке птицу. Высоко-высоко плыла она в воздухе, и ей не было дела до людей внизу. — Раз! — «р-рах!.. ах… ах…» — рванул воздух залп, сухой, отрывистый, унесённый ветром к далёкому бурлящему океану. — Два! — «р-рах!.. ах… ах…» — Три! — «р-рах!.. ах… ах…». — Рота — смирно! На — кра-ул!
Моторы джипов заурчали, и они двинулись — медленно, везя следом лафеты. Дробь барабанов заглушила, возобновившись, звук моторов, и Джек сквозь наплывающие слёзы — ветер дул теперь в лицо — увидел, услышал, как строй поёт — торжественно
14
Здесь и ниже — стихи Дж. Р.Киплинга.
Перед вертолётом джипы остановились. Сержанты из группы управления прошли мимо них, накрывая гробы крышками, а потом — обратно, под печальный звук горна медленно, торжественно расстилая поверх них флаги, которые будут отправлены семьям. На родину погибших.
Джек закрыл глаза, когда увидел, как крышка опускается над спокойным бледным лицом Дика — навечно отсекая его от мира. От новозеландской фермы, где он променял талонные ботинки на книги по истории, чтобы узнать больше и уметь больше, чтобы верить в то, что защищаешь… И открыл их лишь когда услышал, что строй вновь поёт — но теперь он пел марш Рот, и марш напоминал торжественный хорал — может быть, так пели когда-то крестоносцы. «Песнопение,» — подумал Джек. — Не просто песня. Песнопение.
Молодые голоса звучали торжественно и грозно…
— За всё, что есть у нас, За всё, что есть народ — Вставайте в грозный час! Вновь гунны у ворот! Во прах повержен мир. В содомский впал позор. Сегодняшний кумир — Оружье и отпор! Всё может отказать, Но только не завет: «Умей не сплоховать! Ударят — бей в ответ!» Опять заводят речь, Твердят со всех сторон, Что миром правит Меч, А вовсе не Закон! А мы встаём на бой. А мы идём во мрак, Где прямо пред тобой — Слепой и страшный Враг! Порядок и уют Добычей стали Тьмы За несколько минут. Остались Честь — и мы! Чтоб стойкости стена Стояла, как скала, Будь новая война Иль войны без числа! Нет места бодрой лжи. Победа нелегка. Решают всё ножи И верная рука! Свобода и Права — Без них мы не народ! Будь, Родина, жива — И счёт потерь — не в счёт!Джек вздрогнул. Привычные слова, вызывавшие радостное нервное напряжение, сейчас показались оскорбительными и страшными. Не в счёт?! Дик, Андрей, Ласло, Анна, Тим, Хуанита, все, все, все и всё — не в счёт?! Да как же это?! Как можно так говорить?! Всё в юноше воспротивилось этой мысли. Он обвёл взглядом ряды лиц — хорошо знакомых, сейчас исполненных торжественности. Ему бросилось в глаза, что почти все эти лица принадлежат мальчишкам. Сколько им здесь? В основном — семнадцать, восемнадцать… Многим — шестнадцать, а то и пятнадцать, мало кому — девятнадцать, двадцать… И они каждую неделю вот так вот провожают своих — и забывают их не от чёрствости, а от очерствелости, не думают,
«Что я здесь делаю?! — услышал Джек истошный вопль внутри себя. — Зачем я здесь?! У меня дома нет войны! Нет войны! А это — не мой дом! Мне страшно! Я не хочу умирать, мне жалко Дика, мне жалко Эндрю; вам — нет?! Мы не обязаны воевать тут!..»
… - Разойдись!..
…В наполовину пустой, тихой и какой-то страшной палатке, все расселись молча по кроватям. Эрих тихо подошёл к столу, неожиданно громко щёлкнула клавиша магнитофона.
И всё услышали живой голос Андрея…
— …Мои руки тряслись… Я курил на балконе — И мерцали окурки, и плавили битум, А на них наступали ревущие кони, И смотрел на меня кто-то — мною забытый… И мы с ним не боялись и самого чёрта! Были копья точны, были мысли едины, Мы стояли спиной к осаждённому форту, А за нами — вдали — вились флаги Медины… И это так! Я не мог тебя спутать с другими! Просто — стой и молчи, мне не нужно ответа! И я вспомню и сам назову твоё имя… ВЕДЬ ЭТО ТЫ?! Мой Великий Магистр Ла Валетта?!.…Джек сам не помнил, как он встал. Они все поднялись на ноги, не сводя глаз с маленькой потёрханной коробочки на столе, где крутилась магнитная лента. Что-то попало под пальцы — это были плечи. Плечи стоящих рядом Иоганна и Эриха. Джек посмотрел направо и налево. Ему ответили два спокойных взгляда.
Он сжал плечи под жёсткой тканью и стал слушать…
— …Я искал тебя. Здравствуй. Среди стольких времён. Приговоров и сказок. Городов и окон. Но ты совсем безоружен?! Собирайся, солдат! Я пришёл, ты мне нужен — возвращайся назад! И я отчётливо вижу на лезвиях сколы, Я шагаю в литое тяжёлое стремя, А вокруг полыхают и рвутся глаголы, Обретая своё НАСТОЯЩЕЕ время… Мне известны до камня прибрежные мели И едва различимые горные тропы… Я твержу про себя: «Раз они так хотели — Пусть проверят на прочность ворота Европы!..» [15]15
Из песни Ольги Ступиной «Рыцари».
…И всё-таки всё было — как было.
И всё было — правильно.
7
Через пять дней после той операции Джек лежал на койке в одних трусах и смотрел в потолок. В палатке он был один. И было ему плохо. Очень плохо.
По ночам ему снилось, что он лежит на чёрной, голой земле под низким, хмурым небом — и нет сил двинуться. Сон изматывал, как марш-бросок. Даже больше. Джек просыпался с больной головой, мерзким вкусом во рту и безотчётной тоской. Он никак не мог закончить письмо домой и не желал ни с кем разговаривать не по делу.
Больше всего сейчас его утешили бы бои. Но отделение ополовинело, его не посылали даже в рейды. Да и активных боевых действий не велось, хоть и блуждали слухи о новом наступлении, которое скоро начнётся. Джек подумывал обратиться к врачу, потому что ощущал — его вялость просто-напросто следствие нервного истощения и, похоже, ему надо лечиться.
В палатку вошёл Иоганн.
— Ты тут? — швейцарец сел на кровать. — Не спишь? Хорошо.
— Что случилось? — Джек спрыгнул и сел на нижнюю кровать, отметив, что сержант выглядит каким-то скованным.