Там мое королевство
Шрифт:
– Не моя Мелиссандра, не моя, не моя!
Ужас и тоска нарастали в нем, обдавая волнами, и каждая следующая была больше и холоднее предыдущей.
Наконец его захлестнула беспомощная ярость на самого себя, он сжал молоток и изо всех сил ударил Мелиссандру по голове. Кусок камня откололся и отлетел к окну. Лицо девочки исказилось. Дяде Витале показалось, что на нем проступили боль и обида.
«За что ты так со мной?» – услышал он у себя в голове.
– Я не с тобой! Я с собой! – выл дядя Виталя, нанося своему творению все новые и новые удары, пока от
Бессмысленно оглядев дело своих рук, дядя Виталя выбежал из квартиры, туда, где было утро, свет и весна.
Новый Год
Дядя Виталя прогулялся в небольшом леске за домом и, успокоившись, пошел на работу. Тоска отпустила его, за работой забывалось и стиралось все.
Вечером, подойдя к дому, дядя Виталя увидел объявление. «Пропала девочка. Мелиссандра Савельева. Была одета…»
Буквы поплыли перед глазами дяди Витали. Он знал, как плохо заканчиваются такие истории.
– Видели? – спросила его незнакомая соседка по дому.
– Кого? – опешил дядя Виталя.
– Девочку, конечно, – с укором ответила соседка.
– Нет, а давно она?..
– Сегодня не вернулась из школы. Часа три прошло, а мать уже тревогу забила. В полицию звонит, объявления клеит.
– Правильно делает, – сдавленно ответил дядя Виталя.
Он бросился домой со всех ног, жуткое предчувствие клокотало внутри. Он встретил Мелиссандру утром, когда она шла в школу. Он так привык к ней, точнее, к ее каменному образу, что даже осмелился заговорить с ней, чего никогда не разрешал себе делать.
Он узнал, что она любит маму, литературу, терпеть не может математику и школьную форму. А еще мечтает завести сороку.
– Почему сороку? – спросил дядя Виталя.
– Это волшебные птицы, – улыбаясь, ответила Мелиссандра.
Вот и все. Дальше она пошла в школу, а дядя Виталя – бегом, с опозданием – на работу. По крайней мере, именно так он это помнил.
Откуда тогда этот животный клокочущий ужас внутри?
Дядя Виталя добежал до своего подъезда и распахнул дверь. То, что он там увидел, могло поразить даже самое больное воображение.
Стояла весна, на зиму, а уж тем более на Новый год не было и намека. Тем не менее подъезд был украшен как самая аляповатая в мире новогодняя елка. Отовсюду свисала мишура, пол был усыпан конфетти так, что обшарпанной подъездной плитки практически не было видно. На стенах висели гирлянды, подключенные, видимо, к розеткам в квартирах соседей. Все они беспорядочно мигали десятками разноцветных огней, дергались, гасли, снова загорались, создавая ощущение полнейшего безумия.
На площадке второго этажа появилась Леонидовна, разряженная в обтягивающее платье из таких же сверкающих, как все вокруг, пайеток. Они переливались на ее брюхе, делая похожей на змею, проглотившую пару кроликов. В руке она держала поднос с кексами.
– А вот и ты! – радостно вскрикнула она, приветствуя дядю Виталю.
– Что? Что происходит?
– Так Новый год же, дурачок, – кокетливо ответила Леонидовна, протягивая
Внутри у нее что-то зашевелилось и явно попыталось выбраться наружу, но она, игриво улыбнувшись, засунула руку под подол платья по самый локоть и задвинула это что-то назад.
– Не сейчас, Андрюша, детское время еще не настало. Не пугай соседа.
Дядя Виталя глазами, превратившимися в две мутные плошки, смотрел на Леонидовну. Не зная, что приводило его в больший ужас – постоянно рождавшийся и не рожденный ребенок внутри нее или этот импровизированный Новый год.
– Какой Новый год? – только и смог выдавить он.
– Как какой? Праздник такой.
– Так весна же?! – негодовал дядя Виталя.
– Какая весна? Снега вон навалило.
Не решившись выяснять, какого снега и где навалило, дядя Виталя хотел броситься к себе, но властная рука Леонидовны остановила его.
– Сначала – кексик.
Взяв кекс из рук Леонидовны, дядя Виталя машинально повернул голову туда, куда она смотрела во все глаза.
По ступенькам подъезда под руку, как какие-то король с королевой, слепленные безумным старьевщиком, важно спускались Труфановы. За Труфановой волочился поистине королевский шлейф из тряпок, на которые были нашиты елочные игрушки, вилки, всевозможные сломанные склянки и искусственные цветы. Голову, как и голову ее мужа, украшал венец-гнездо из негоревшей гирлянды.
– Ах, ну разве не хороши?! – умильно воскликнула Леонидовна, обращаясь ко всем сразу.
За Труфановыми появился Адольфович. Он горел практически в прямом смысле этого слова, так как с ног до головы был обмотан гирляндой, которую он каким-то образом запитал с помощью не менее пяти удлинителей.
– Смотри, Виталя, я горю! – радостно сообщил он. Кажется, это была первая самая осмысленная и длинная фраза, которую он когда-либо говорил дяде Витале.
– Простите, мне срочно нужно домой, – вспомнил дядя Виталя.
– А что у тебя там дома такое интересное, что ты туда так рвешься? – нахально спросила Леонидовна.
Дядя Виталя испугался. И правда – что там дома? Что он так боится там найти?
– Что, шампанского даже с нами не выпьешь? – с укором спросил вынырнувший откуда-то из недр подъезда Вова. За талию он держал свою пожилую спутницу Лиду, хотя никакая это была не Лида, догадался дядя Виталя, а его мать. – Праздник, нехорошо! – продолжал настаивать Вова.
Дядя Виталя и не заметил, как в его руке оказался бокал, а за ним – второй и третий.
Он знал, что ему срочно нужно домой, но не мог набраться смелости. После трех бокалов шампанского стало легче. Клокочущий ужас, гнавший его наверх – узнать, что на самом деле он сотворил утром, – понемногу отступал.
«Да я же просто скульптуру разбил», – вспомнил он, когда большая рука Леонидовны повисла у него на плече. Его собственную руку она плюхнула себе на талию и закружила его в какой-то подзаборной пародии на вальс.
Адольфович сиял, меняя музыку в двухкассетном магнитофоне, пока три пары, кружась, перемещались с этажа на этаж.