Там вдали, за рекой

Принцев Юзеф Янушевич

Глаша, по старой привычке смешливо втянув голову в плечи, сказала:

– Приду, Степа...

И пошла за Екатериной Петровной.

А Степан стоял и улыбался. Смотреть на него было смешно, и Санька сделал вид, что его ужас как интересует воробьиная возня. Степан обернулся, увидел деликатно смотрящего в сторону Саньку и надвинул ему картуз на уши. Поднял за козырек и спросил:

– Ты чего?

– Так...
– застенчиво ответил Санька.

– Квак!
– передразнил его Степан и засмеялся.

Солнце разорвало тучи,

заблестели лужи, громче зачирикали воробьи, ветер трепал ветки деревьев, небо голубело и наливалось теплой синевой.

Вечером в клубе набилось народу, как на вокзале. Сидели на скамейках, пуфиках, в креслах, притащили откуда-то диван с высокой спинкой, опоздавшие устраивались на подоконниках и просто на полу.

Стол отодвинули к стене, накрыли его куском кумача, вместо графина поставили чайник с водой и жестяную кружку.

Давно здесь не собиралось столько подростков сразу! Одни подыскали себе хоть какую работенку и забегали в клуб изредка, других увозили к деревенским родичам на картошку и молоко, кто-то уезжал с заводом, когда к Питеру подходили немцы, а теперь, встретившись с дружками, они слушали новости, рассказывали сами, над кем-то смеялись, кого-то жалели. Девчата перешептывались, пересмеивались. Парни перекликались с ними, узнавая и не узнавая. Санька развлекался тем, что то закрывал уши ладонями, то открывал их. В ушах было то тихо, то грохотало и перекатывалось.

– Море Балтийское!
– кричал Санька и показывал Степану на свои уши.

Степан отмахивался, искал глазами Глашу. Наконец разглядел ее, сидящую в уголке дивана рядом с Настей, бледную и тихую, забеспокоился и обернулся к Леше Колыванову. Тот стоял у стола рядом с Зайченко и листал какие-то бумажки.

– Колыванов!
– крикнул Степан.
– Кончай волынку тянуть! Время!..

Его услышали и в разных концах огромной комнаты закричали:

– Время! Время!

Колыванов постучал кружкой по чайнику:

– Тихо, товарищи!..

Подождал, пока смолкнет гул голосов, обдернул под ремнем гимнастерку, откашлялся в кулак и сказал:

– Районную конференцию комсомола объявляю открытой! Степан, погаси цигарку! Кто там ближе, закройте двери... Прошу соблюдать революционную дисциплину и не галдеть с места! Выдвигайте кандидатуры председателя и секретаря.

Послышались крики:

– Колыванова! Алексея!

А кто-то из девчат - кажется, Настя - озорно протянул:

– Нашего дорогого Алексея Васильевича - просим!

Алексей покосился в ее сторону, вытер пот со лба и официальным голосом сказал:

– Меня предлагают в председатели. Голосуем.

И опять все вразнобой закричали:

– Все ясно! Чего там! Не волынь, Леша!..

Алексей опять загремел кружкой по чайнику:

– Тихо! Степан, прекрати курение! Сколько раз говорить? Давайте секретаря.

– Петрову Любу!
– послышалось со скамеек.
– Галю Никифорову! Светличную Ольгу!..

– Прошу выдвигать людей с образованием, -

посоветовал Алексей. Протокол писать придется!

– Катерину!
– истошно закричал Санька, тыча пальцем в сидящую рядом с ним девчушку с двумя косичками, в стареньком коричневом форменном платье.
– Она из недорезанных! Год в гимназию ходила!..

Девчушка застучала кулачком по его спине, а Колыванов сказал, глядя в свои бумажки:

– Предлагаю Настю Солдатенкову. Есть опыт.

Все захлопали в ладоши, Настя зарделась, пробралась к столу и села сбоку.

– Слово имеет Иван Емельянович Зайченко!
– объявил Колыванов.

Опять все захлопали в ладоши, застучали ногами об пол.

Зайченко махнул рукой и негромко, как человек, который привык, что его слушают, сказал:

– Слова я никакого говорить не собираюсь... Просили меня поставить в известность о решении Петроградского комитета. Решили товарищи обязать всех членов партии и сочувствующих в возрасте до двадцати лет принимать активное участие в работе Союза.

– Ура!
– закричал Степан.
– Качнем дядю Ваню!..

Зайченко отбивался всерьез, но его быстро скрутила обступившая ребятня и принялась бережно, но сильно подбрасывать в воздух.

– Хватит!..
– сердито кричал Иван Емельянович, взлетая вверх и опять опускаясь на подставленные руки.
– Довольно, говорю!

Из карманов его пиджака падали какие-то бумажки, очки в картонном футляре, связка ключей, последним вывалился наган с облупившейся от времени рукояткой. Бумажки, ключи, очки аккуратно подбирали девчата и передавали их Леше. Он складывал все перед собой на стол. Наган тоже подобрали. Алексей взвесил его на руке и сказал:

– А если бы кому-нибудь по башке?
– И скомандовал: - Еще разочек - и хватит.

– Раз!..
– хором прокричали ребята, подбросили Зайченко выше дверной притолоки, подхватили и поставили на ноги.

– Продолжайте, Иван Емельянович, - вежливо предложил Алексей.

– Всю душу вытрясли!
– пожаловался Зайченко, рассовал по карманам свое имущество и сказал: - Теперь такое дело... Просят питерцев наладить ремонт броневиков. Вы без работы заскучали, а тут на всех хватит. Инструмент и запасные части будут. Договорились?

– Для фронта сделаем!
– опять закричал Степан.

– Ну и ладно...
– кивнул Зайченко.
– С деньгами только туговато. Харчишек, конечно, подбросим...
– Помолчал и добавил: - По возможности.

На скамейках зашумели, переговариваясь, потом кто-то выкрикнул:

– Не на хозяина работаем!

– Факт!..
– поддержали его из рядов.

– Спасибо, - кивнул Зайченко и обернулся к Алексею: - У меня все, Леша.

Он присел к столу, а Колыванов объявил:

– Переходим ко второму вопросу...

В углу у дверей началась громкая возня. Кто-то пытался войти, его не пускали, слышались голоса: "Безобразие! Мы этого так не оставим!"