Там вдали, за рекой
Шрифт:
– Поскорей бы...
– попросил Кузьма.
– Хорошо, хорошо... Узнаю, - нетерпеливо отозвался Стрельцов, и Кузьма замолчал.
Удобно откинувшись в кресле, Стрельцов курил, изредка поглядывал на Кузьму и думал о чем-то своем. Кузьма разглядывал носки своих порыжевших сапог. Лена смотрела в окно и молчала. Потом спросила:
– А где Женя?
– Не знаю...
– оживился Кузьма.
– Он мне велел у дома ждать. Я ждал, ждал... Ну и поднялся.
– И правильно сделали, - лениво заметил Стрельцов.
– Может быть, вы голодны?
–
– не сразу понял его Кузьма.
– Есть, спрашиваю, хотите?
– А!..
– Кузьма залился краской и замотал головой.
– Нет. Спасибо!
– Ну, ну...
– с интересом посмотрел на него Стрельцов и опять замолчал.
У двери зазвонили. Раз, другой, третий...
– Это Женька!
– побежала к дверям Лена.
– И, судя по звонку, с новостями!
– поднялся с кресла Стрельцов.
Женька Горовский не вбежал в комнату - влетел, держа в одной, откинутой назад руке помятую гимназическую фуражку, в другой напечатанное на серой оберточной бумаге воззвание. Рубашка его выбилась из-под форменного пояса, ворот был расстегнут, лицо пошло красными пятнами. Он упал в кресло, вытер мокрый лоб рукавом и умоляюще сказал:
– Воды!.. Полцарства за стакан воды!..
– Воды нет, - спокойно ответил Стрельцов и налил в свой фужер остатки вина из бутылки.
– Вот, выпейте.
– Женька, не смей!
– крикнула от дверей Лена.
– Ерунда!
– отмахнулся Горовский, залпом выпил вино и протянул Стрельцову листок с воззванием.
– Вот, Петр Никодимович!
– Что это?
– взял листок Стрельцов.
– Читайте!
– Горовский откинулся в кресле и опять принялся вытирать рукавом мокрое лицо.
Стрельцов пробежал глазами начало воззвания, нахмурился, прочел вслух:
– "Комитет Союза рабочей молодежи извещает о созыве районной конференции. В повестке дня: подготовка к Первому Всероссийскому съезду Союза рабоче-крестьянской молодежи".
Он опустился в кресло, долго тер ладонью лоб, потом сказал:
– Этого еще недоставало...
– А как же мы?
– спросила Лена.
– Наши Союзы распустят?
– Или предложат соединиться, - раздумывая, ответил Стрельцов.
– А это - нож в спину юношеского движения!
– Но вы же сами настаивали на объединении, Петр Никодимович? недоуменно взглянул на него Горовский.
– На беспартийном объединении, Женя, - поправил его Стрельцов.
– А они хотят отдать наше дело на откуп большевикам.
Он вскочил с кресла, зашагал по комнате из угла в угол, потом остановился и решительно сказал:
– У молодежи свой путь, свое место в революции. И мы будем бороться за это!
– Открытый бой?
– подался вперед в своем кресле Горовский.
– Бой, Женя!
– откинул со лба волосы Стрельцов.
– Решительный и правый!
– Надо подготовить людей!
– поднялся Горовский.
– Собрать, информировать...
– Обязательно!
– кивнул Стрельцов.
– И не теряйте времени!
– Идем, Лена!
– заторопился Горовский, уже в дверях взмахнул
– Опять стихи!
– потянула его за рукав Лена.
В коридоре был еще слышен голос Горовского: "Не понимаю тебя! Что может быть прекраснее стихов?", потом хлопнула входная дверь, и все стихло.
Кузьма встал с кресла и нерешительно сказал:
– Мне тоже вроде пора... До свидания, Петр Никодимович.
– До свидания.
– Стрельцов все еще расхаживал по комнате, ерошил волосы, морщил лоб.
– Вы насчет механических курсов не забудете?
– Что?
– остановился Стрельцов.
– Насчет курсов, говорю...
– робко напомнил Кузьма.
– А-а!..
– раздраженно отмахнулся Стрельцов.
– Я же сказал... Идите.
Послушал, как хлопнула за Кузьмой входная дверь, прошелся по кабинету, остановился у окна и потянул на себя раму. Наполнилась теплым ветром и чуть зашевелилась тяжелая штора, солнечные зайчики заиграли на стеклах книжных шкафов, под окном слышались веселые ребячьи голоса, где-то далеко звенел трамвай, синело безоблачное небо, и не верилось, что август на исходе.
А Вадим Николаевич Заблоцкий вышел из подъезда солидного, облицованного гранитом особняка, у входа в который сохранилась черная с золотом вывеска: "Фосс и Штейнингер". Вынул из жилетного кармана часы, щелкнул крышкой и неторопливо пошел по Невскому, к Адмиралтейству. Постоял у чугунной ограды и, увидев идущую по усыпанной песком дорожке женщину в черном платье, двинулся ей навстречу.
Женщина шла легко и быстро, чуть подавшись вперед, и была бы даже красива, если бы не плотно сжатые губы и прищуренные холодные глаза. Она кивнула Заблоцкому и села на скамью, изящным движением оправив платье.
– В Чека стало известно о наших связях, - сказала она спокойно.
Заблоцкий откашлялся, будто поперхнулся, и встревоженно взглянул на женщину:
– Неужели?
– Сведения как будто точные.
Заблоцкий снял и снова надел очки, потом осторожно спросил:
– Наши друзья в курсе?
– Нет.
– Муза Петровна!
– повысил голос Заблоцкий.
– Леди!
– напомнила женщина и оглянулась.
– Да... Да... Простите...
– Заблоцкий опять снял очки и долго протирал их платком.
– Вам не кажется, что это может вызвать нежелательные эксцессы? С обеих сторон?
– Вадим Николаевич!
– Женщина еще плотней сжала губы, щеки ее втянулись, лицо стало вдруг осунувшимся и постаревшим.
– Наши милые друзья уже хозяйничают в Мурманске и в Архангельске. Дальнейшие их планы неизвестны. Вы что же, полагаете, что нам следует сидеть сложа руки и ждать подачки от победителей?
– Конечно нет!
– негромко и решительно сказал Заблоцкий.
– Но не опережаем ли мы события?
– Не опережаем.
– Женщина протянула Заблоцкому сложенный в квадратик листок бумаги, поднялась со скамьи и пошла в сторону набережной стремительной своей, летящей походкой.