Тайна Высокого Замка
Шрифт:
Петрик, обливаясь слезами, ни за что не хочет отходить от развалин, под которыми погребена его мать.
Тогда Марченко пускается на хитрость.
— Петрик, друг мой. Разве ты забыл, что на груди у тебя красная звёздочка? Ты тимуровец, твой долг помочь мне найти Ганю! Неужели, хлопцы, вы оставите человека в беде?
— Идём, — тихо проговорил Петрик, хотя в душе он спорил сам с собой.
Камни, песок и земля осыпались у них под ногами, потому что спускаться приходилось по самому отвесному северному склону
Эшелоны, эшелоны эвакуирующихся. Люди покинули родной кров, спасаясь от врага.
В огромном многоцветном людском муравейнике перед станцией не видно стройной беловолосой девушки с ямочками на щеках. Нет её и на перроне, заставленном носилками с ранеными.
Малышка лет пяти дёргает старушку за клетчатую шаль, хныча:
— Бабушка, мне здесь надоело! Я хочу домой… Хочу домой…
— Война, война, война, — бормочет старушка, качая головой, точно она не слышит слов внучки. — Эка беда ведь какая…
К Марченко протиснулся коренастый человек в серебристом пыльнике.
— Александр Порфирьевич, через пять минут наш эшелон трогается.
Не зря говорят: любовь для влюблённых — всё. Казалось, с каждой новой минутой Марченко забывал обо всём на свете. В мыслях и сердце — Ганнуся! Только бы отыскать её, увезти вместе с Петриком из Львова. Сердце подсказывало: если город сдадут, семье Ковальчука грозит гибель.
— Неужели мы её не найдём? — вглядываясь в массу людей, с отчаянием проронил Марченко.
— Стефа там, а Ганнуси нет, — подбежал запыхавшийся Олесь: — Ганнуся та-а-ам! — показал он рукой куда-то в сторону.
— Послушай, Петрик, — глядя мальчику в глаза, сказал Александр Марченко. — Хорошенько запомни, что я тебе скажу: бате передай, я прошу, если он сам, конечно, останется во Львове, пускай Ганю и тебя эвакуирует в Глухово, к моим родителям. Отец мой каменщик, его у нас там каждый знает. Вам будет хорошо. Адрес Ганя знает…
— Товарищ инженер! Да что вы, честное слово! — возмущённо всплеснул руками человек в пыльнике. — Люди там ожидают, волнуются.
— Я сию минуту, — оглянулся Марченко. — Петрик, друг мой, ты всё запомнил?
— Да.
Марченко прижал к своей груди голову Петрика, но не сказал тех слов, какие обычно всегда говорил ему на прощание: «Ну, беги домой…»
Олеся и Василька жёг стыд: какие же они после этого тимуровцы, если не смогли помочь человеку?
Василько сказал:
— Вы ещё трошки подождите, слово чести, мы Ганю найдём.
— В том-то и беда, что не могу.
Поезд уже отходит… Марченко торопливо обнял мальчуганов.
— Ребята, что бы ни случилось, вы — тимуровцы… Вы никогда не оставите в горе хороших людей…
— И знамя мы тоже сбережём, горячо сказал Олесь.
Поезд ускорял ход. Александр Марченко стоял у открытого окна вагона и нервно курил.
— Ганя, Ганя! — вдруг закричал он, высовывая
Залитая потоком солнечных лучей, Ганя стояла в белом платье, такая стройная, свежая, похожая на ландыш. Она поддерживала под руку красноармейца с забинтованной головой.
— Сашко! — вскрикнула девушка и протянула вперёд свободную левую руку.
— Я верну-у-сь! — донёс к ней ветер.
И раненные бойцы, успевшие уже полюбить свою молоденькую, такую самоотверженную, мужественную сестричку, впервые увидели слёзы на её тяжёлых ресницах.
Часть третья
Глава первая. «Новый порядок»
Не привыкать Ганнусе и Петрику ютиться в подвале. Но конура, где они сейчас живут, этот «покой» размером в пять квадратных метров, даже их приводит в уныние: штукатурка на стенах отвалилась от сырости, вместо окна — узкая щель с железной решёткой.
— У людей солнце встанет и утро настанет, а тут и днём и вечером потёмки, — хмурился Петрик.
Ковальчук привёл их сюда с Мартыном Ткачуком ещё в первые дни оккупации Львова. Не знал отец, кому вверял судьбу своих детей, не знал, что отныне станут они заложниками.
Петрик смутно припоминал этот двор, выстеленный квадратными каменными плитами. Неужели это та самая прачечная? Какая низенькая! Даже смешно вспомнить, как тогда Петрик боялся спрыгнуть с этого окна. Пожалуй, не скажи Ганнуся, что они здесь когда-то жили, Петрик ни за что бы не узнал виллу коммерсанта Стожевского.
В этот предрассветный час Петрик проснулся от тихого, тревожного голоса сестры.
— Ты уверен, что будешь в безопасности?
— Да, дитятко.
— До конца полицайцайта осталось три часа…
— Не надо беспокоиться, дитятко. Пропуск от ихней ортскомендатуры у меня в полном порядке.
— Что этим зверям стоит убить человека!..
Петрик осторожно напомнил о себе.
— Не спишь, сынок?
— Куда ты уходишь, тату?
Сын был ещё мал, и Ковальчук не мог сказать, какое опасное дело поручила ему подпольная партизанская организация.
— Вы будете обо мне знать, сынок… Соседям, если спросят, говори — в Неметчине…
— Ясно, — подавленно ответил Петрик.