Тайна Высокого Замка
Шрифт:
Профессор медленно сел.
— Мне известно, вы прекрасно владеете немецким языком.
— Знаю этот язык, — сухо ответил профессор.
— Вот и отлично, мы будем говорить с вами как добрые, старые друзья. Вы, конечно, не догадываетесь, зачем я вас пригласил к себе.
— Нет.
— Так вот, мы хотим, чтобы вы, герр профессор, написали статью о вашем великом национальном герое Богдане Хмельницком.
— Богдане Хмельницком? — удивлённо приподнял левую бровь профессор и пристально посмотрел на Бауэра.
— Да, дорогой герр
Профессор отрицательно качнул головой и, молча достав из кармана трубку, зажал её в зубах.
— О, понимаю!
Профессор ничего не ответил. Закрыв глаза, он думал.
— Герр Бауэру, конечно, известно, — наконец твёрдо сказал он, — что я много лет вёл борьбу с Грушевским и его буржуазно-националистической школой.
Бауэр заметно побагровел.
— Но я надеюсь, что в вопросе жизни и деятельности Богдана Хмельницкого у вас с покойным профессором Грушевским не могло быть расхождений.
— Вы ошибаетесь! Самый важный и прогрессивный шаг в жизни и деятельности Богдана Хмельницкого — союз с братским русским народом — Грушевский оценивает, как ошибку.
— Но да! — вскипел Бауэр, — сам Хмельницкий готов был каждую минуту порвать этот союз!
— Клевета на великого патриота. Это измышление пана Грушевского Ему за это щедрый гонорар заплатила буржуазия, которой он с рабской угодливостью прислуживал, продавая интересы всего трудового украинского народа…
Бауэр был предупреждён о резкости суждений профессора Квитко, его горячности, но это… но уже неприкрытый большевизм!..
Профессор страстно говорил, заставляя себя слушать.
— Мне незачем говорить о колониальной политике царизма. Вы ведь сами отлично знаете, что это ничего общего не имело с русским народом. Ход исторических событий подтвердил, что присоединение…
— Я не нуждаюсь в большевистской пропаганде, герр профессор! — холодно прервал Бауэр. — Вам заплатят утроенный гонорар, и вы напишете то, что нам нужно. Вы старик, а старики любят комфорт…
— Скажите, какой ценой вы заплатили за свой комфорт? — в тоне профессора прозвучал убийственный сарказм. — Как мне известно, эти картины — собственность народа. Их не могли вам продать…
Багровые пятна выступили на лице Бауэра. Глаза его округлились, и весь он стал похож на тугой, не в меру надутый мяч, который вот-вот лопнет.
В два прыжка Бауэр очутился за спиной профессора. Выстрел в затылок оборвал большую, светлую и честную жизнь профессора Квитко.
Глава вторая. Обман
Петрик и Василько сидели на порожке и накладывали в баночки ваксу собственного производства. Нужда заставила их стать уличными чистильщиками обуви, чтобы заработать на кусок хлеба.
Во двор, словно угорелый, забежал Йоська.
— Поджигают! — закричал он, отчаянно жестикулируя руками. — Чтоб я так жил, поджигают!
— Тсс… — приложил палец к губам
— Я и говорю толком: под-жита-ают!
— Видали его! Что поджигают?
— Синагогу.
— Зачем?
— Немцы…
— Скажешь! — отмахнулся Василько. — Грешно храмы палить, немцы бога побоятся…
Но то, что Йоська видел, была не галлюцинация. Он бежал к своей тёте на Жовковскую улицу. Ну, что правда, то правда, немножко он задержался около красивого дома на Снежной улице — это недалеко от Старого Рынка. Из окон дома выбрасывали узлы, подушки, детскую коляску. Какая-то женщина кричала, плакала. Вот смешная! Раз есть приказ освободить квартиру для приезжих из Германии немцев, так что ей поможет кричать? Разве она не знает, что лучшие квартиры и даже целые улицы теперь освобождают для них? Листопада — это же самая красивая улица во всём городе! А кто теперь там живёт? Только немцы!
И вот шёл себе Йоська и видит, около синагоги на Старом Рынке остановилась большая зелёная машина, крытая брезентом. Из неё выскочили немецкие солдаты и, если Йоська не ошибается, с немцами был батько Данька-пирата…
— Ну, ну, дальше! — жарко дыша, торопил Петрик.
— А дальше они начали носить в синагогу большие ящики. Чтоб я так жил, я сразу догадался, что это мины… Вдруг выбегает, ну, этот как его… шамес [17] и кричит: «Гевалд! Помоги-и-итее!» Потом в него немец выстрелил, и он уже больше не кричал… О, слышите взрывы? — насторожился Йоська. — Это там… На Старом Рынке…
17
Работник, обслуживающий синагогу.
— Бежим туда!
Через десять минут они уже были на Старом Рынке.
— Ух, ты-ы! А народу сколько!.. — тяжело дыша остановился Петрик.
Странно, но на этот раз немцы не разгоняли людей, хотя с минуты на минуту должен был наступить полицайцайт.
Огонь бесновался, развевая космы копоти. А неподалёку, как на параде, гарцуют немецкие всадники.
Вокруг шныряют журналисты, отчаянно накручивает киноаппарат какой-то с виду иностранец, а больше всех суетится, бегает лысоватый человек в бежевом пальто. Он то станет на колено, то присядет, я один раз даже на живот лёг — и всё фотографирует, фотографирует…
— Кто же это поджёг? — спрашивает пожилая толстая полька лысого с фотоаппаратом.
— Известно кто — народ!
— Какой народ? — недоумевает женщина.
— Украинский! Вы же знаете, как они ненавидят этих…
— Неправда! — перебил лысого Петрик. Выталкивая вперёд дрожащего от страха Йоську, он почти кричит: — Вот, он своими глазами видел! Это немцы подожгли! Правда, Йоська? Ты не бойся, скажи…
— Чтоб я так жил… — пролепетал Йоська.