Театральная история

Соломонов Артур

Ипполит Карлович знал, что сегодня состоится отпевание. Он относился к предстоящему действу с должным трепетом. При этом испытывал свой неизменный, даже можно сказать — фирменный — ужас перед смертью. А коньяк был постоянным спутником благоговения и ужаса: поначалу углубляя эти чувства (первая половина бутылки), потом их же и притуплял (вторая половина и последующие стопочки, рюмочки, бокальчики и даже глотки прямо из горла, но уже другой бутылки). Коньяк создавал равновесие, которое не давало чувствам толкать его на поступки. Все ограничивалось религиозно-алкогольным трепетом. Коньяк и отец Никодим поначалу воздействовали разнонаправленно: каждый на зону своей ответственности.

Коньяк лился в желудок, слова отца Никодима — в душу. А потом все смешивалось — дух пьянел, тело благоговело, и Ипполит Карлович засыпал. Часика на три — если это была утренняя проповедь, и до следующего утра, ежели недоолигарх виртуально присутствовал на службе вечерней.

Сейчас он, приняв первые пятьдесят, вдруг заметил на “Самсунге” высокую фигуру, ознаменованную усами. Ипполит Карлович стал с азартом настраивать камеры на увеличение. “Так и есть! Сильвестр. А кто рядом? Дружок Наташи… Кажется, Саша его зовут. К Преображенскому пристроился. А кто под всеми святыми? Иуда! А под распятием? Буддист! Труппа в церкви! Дивны дела твои, Господи!” То приближая, то отдаляя лица артистов, Ипполит Карлович впадал во все большее изумление. Он позвонил отцу Никодиму, который уже выходил к прихожанам. Священник остановился и с недовольством поглядел на мобильный — перед службой и проповедью он реагировал только на звонки высших иерархов и Ипполита Карловича.

— Да-да, — сказал он тоном человека, которого отрывают от самого святого, что, в общем-то, было правдой.

— Слушай. Отец Никодим. А ведь так и есть. Что-то между вашими. Организациями творится. Ток какой-то пробегает. Полный храм актеров налетел. Во главе с Сильвестром.

У отца Никодима воинственно заходили желваки — благо, под бородой это было почти незаметно.

— Ипполит Карлович, я же говорил — он замышляет что-то. Как мне сейчас отпевание проводить? В каждом углу артист.

Ипполит Карлович глухо захохотал, отцу Никодиму тоже показалось, что его слова не лишены юмора, и он слегка подхихикнул (борода и усы скрыли и это проявление эмоции). Но настороженности он не утратил.

— Так ты же хотел чего-то такого. Слияния Церкви с театром хотел. На ловца и зверь. Бежит.

Священник, нервничая, вышел к верующим. Увидел: слева гроб с телом покойного и внушительной толпой родственников вокруг; в центре, отдельно от всех — Сильвестр Андреев “со своими непристойными усами”; неподалеку от гроба, под распятием притаился Ганель с огромной сумкой в руках. Отец Никодим подумал, что там бомба. Но тряхнул головой и таким образом стряхнул эту нелепую мысль. Заметил под иконой всех святых дрожащего Иосифа. Приветственно кивнул ему — единственному из всех. Иосиф, заметив поклон батюшки, ничего не ответил, и снова, трепеща, вознес глаза к куполу. Бог Отец смотрел так же сурово. Иосиф задрожал еще сильнее. Эта дрожь не оставила сомнений: здесь что-то затевается.

Отец Никодим встал подле гроба так, чтобы камеры могли фиксировать все его жесты, все слова. Волнение волнением, но коллекцию пополнять надо.

А потому, изгнав страх перед возможными провокациями, он принял решение выступить во всеоружии своих ораторских, артистических и богослужебных дарований. И да разбегутся от лица его собравшиеся здесь бесы!

Отец Никодим обвел толпу строгим и печальным взором. Заметил Сергея Преображенского — с бледным лицом. Неподалеку ютился Александр.

Священник повернулся к стоящему

неподалеку молодому дьячку и тихо спросил:

— Как зовут усопшего?

— Раб божий Александр.

Это едва не рассмешило отца Никодима. Но взглянув на лица родственников покойного, на гроб с мертвым телом, он мгновенно изгнал даже подобие веселья из души. Взгляд стал наполняться скорбью. Сменилась поза — он едва заметно сгорбился. Дыхание замедлилось: ритм навевал печаль.

Прихожане отреагировали на преображение священника. Толпа дисциплинировалась, даже шепот прекратился. На отца Никодима устремились

взгляды — надежда, скорбь, любопытство. Священник почувствовал, как его наполняет силой присутствие прихожан. Посмотрел на покойника — мужчина лет пятидесяти. Судя по изможденному лицу, долго болевший и умерший в мучениях. Ввалившиеся глаза. Впалые щеки. Волосы странного желтого цвета, как будто их отравили каким-то лекарством.

Отец Никодим посмотрел на Преображенского. “Он как будто в обморок собрался… Выведу его”. Мелькнула мысль, что взволнованный Преображен-ский может проболтаться, зачем здесь собрался весь состав будущей премьеры. Священник подошел к Сергею, погладил его по плечу, спросил:

— Что с вами? Вам нехорошо?

Сергей улыбнулся так болезненно, что отец Никодим понял — толку от разговора не будет. Было очевидно: этот человек находится здесь без задней мысли и дальнего плана.

— Мне плохо. Я потому и пришел. К вам. А здесь…

Сергей осекся. Отец Никодим подумал, что Ипполиту Карловичу тоже сейчас несладко — страх смерти наверняка снова овладел им. “Господи, живут как бессмертные, живут как боги, а едва смерть рядом, то они так растеряны, словно это какая-то новость, словно не ожидали…”

— Вам лучше уйти. Разве нет?

— Нет-нет… Вы же сейчас надежду… Да? Надежду будете давать? На воскресение?

Отец Никодим подумал — не смеется ли над ним этот удивительный артист? Нет. Бледность Сергея, его нездоровый взгляд сомнений не оставляли — автором только что произнесенных, наивных слов может быть только страх. Он еще раз ласково погладил артиста по плечу и отошел.

Ипполит же Карлович тем временем глотнул еще пятьдесят грамм, закусил лимоном, скривился и увидел, как отец Никодим снова подошел к гробу. Взгляд недоолигарха помрачнел, и он налил себе новенькие пятьдесят, поднес ко рту, но передумал: “Так не восприму. Проповеди не восприму. Не будет потрясения”, — объяснил он бокалу, почему временно пренебрег им.

Отец Никодим вдохнул церковный воздух. Он взглянул на покойника и тихо, но твердо начал проповедь. И почти сразу начал воодушевляться (или пламенеть, как говорил дьячок Фома, любивший и боявшийся отца Никодима).

— Благословен Бог наш! Этими словами начинается служба отпевания усопшего. Сколько нужно веры, чтобы восславить Бога перед мертвым телом, которое будет сегодня погребено! Взгляните! Близкий человек лежит перед нами. Пройдет час, и мы положим его в землю. Но, скорбя и плача, мы все же восклицаем — благословен Бог наш! Мы говорим так, потому что знаем: гроб не последнее пристанище, но временное жилище. Он не полон ужаса для нас, верующих в воскресение. Потому что мы знаем, что сейчас происходит с рабом Божьим Александром. Сейчас!