Театральные подмостки

Завьялов Александр Николаевич

Незнакомец держался как-то чересчур спокойно, казалось, страшные воспоминания его нисколько не трогают. А вот я разволновался:

– - Саму смерть я не застал, а вот муки... страшно. Скажите, после того облегчения вы сразу умерли?

– - Облегчения никакого не было. Я ушёл в кратковременную кому, после которой наступила смерть.

Я когда волнуюсь, говорю, что ни попади. Вот и сейчас ляпнул с неуместной усмешкой:

– - Значит, теперь вы выздоровели?

– - Можно и так сказать.

– - Почему же вы не встаёте? Вы парализованы?

– - Нет. Я здоров, у меня абсолютно ничего не болит.

Я промолчал, а странный

человек смотрел на меня задумчиво и почему-то с жалостью. Он вздохнул и сказал:

– - Просто лежу и думаю, думаю... Вспоминаю... Вся жизнь перед глазами... Жизнь... а оставить нечего, -- он говорил тихо, виновато пряча глаза и совсем не улыбаясь.

– - Вы давно вот так вот... лежите?
– - спросил я.

– - Давно. А какое сегодня число?

Я назвал дату.

– - Ну вот, скоро уже пятый год. Через полтора месяца.

– - Пять лет, с ума свихнуться можно! И вам никогда не хотелось встать и пойти?

– - Нет, не хотелось, -- сказал он равнодушно и, подумав, добавил: -- И сейчас не хочется. Но так уж и быть, из уважения к вам...
– - и он поднялся и сел на кровати.
– - Вы меня, конечно, не знаете... Власов Владимир Анатольевич.

Я тоже представился и сразу спросил:

– - Честно сказать, не понимаю: вы лежите столько времени и не пытались подняться...

– - Не пытался... Слава Богу, вы не знаете, что такое душевная немощь. Вам повезло. Хотя причём тут везение, вы, разумеется, ничего скверного в своей жизни не совершали.

Мне почему-то не хотелось кривить душой.

– - Увы, будь я хорошим человеком, меня бы родные навестили, дорогие для меня люди. А так... Видите, застрял в этом театре, и неизвестно, что дальше будет.

– - Ну, вы могли остаться здесь по многим причинам. Может, это какое-то испытание или просто вас пока отодвинули в сторону...

– - Не понимаю.

– - Вы новенький, и ещё многого не понимаете, -- загадочно ответил Власов.
– - А у меня всё гораздо проще. Разумеется, я не вставал с этой постели пять лет, но это не значит, что со мной ничего не происходит. Вы, к примеру, сегодня побывали своим сознанием в страшных минутах моей жизни. И я также блуждаю все эти годы по своему прошлому, а чаще -- оказываюсь в трагических жизненных минутах тех людей, кому я причинил какое-либо зло.

Всё перепуталось в моей голове, в смятении я ляпнул первое, что пришло в голову:

– - Извините, а какая у вас была болезнь?

Власов ответил не сразу.

– - У каждого своя болезнь... А моя болезнь умерла вместе со мной... Но если хотите -- у меня был панкреатит, потом рак поджелудочной... Метастазы по всему телу, почки отказали... впрочем, я был весь больной.

– - Да, страшно. А как же обезболивающие? Неужели никакие лекарства не помогали? Вы же были в больнице!

– - Обезболивающие почему-то на меня не действовали или помогали совсем недолго.

Мы с минуту молчали. Меня мучил один вопрос, но я боялся обидеть моего гостя. Подспудно или твёрдо мы верим, что ничего так просто не бывает. Особенно это относится к болезням, которые почти всегда воспринимаются как кара свыше. Человек рано или поздно за что-то расплачивается. Хотя и почти все святые прошли через страшные муки, немощи и болезни. Видимо, и этот несчастный человек неспроста принял столь страшные страдания. Вот это я и хотел спросить, но не решался.

Власов будто прочёл мои мысли.

– - Вы хотели узнать, за что мне это... за что меня Бог покарал?

Было за что, было...
– - тихо сказал он, и лицо его омрачилось.

Он долго молчал, словно собираясь с мыслями, а потом выдал длинный монолог, из которого я так и не понял, в чём его вина.

– - Наверное, всё началось с молодости... Молодые мы, сами знаете, все ухари, а уж если в толпе, да на одного, так любого забьём до смерти. Герои... Друг перед другом боимся сплоховать или, что того хуже, хотим свою исключительность показать. Или бываем трусами, когда верховодит какой-нибудь мерзавец, тупой и агрессивный, спесивый и жестокий. Боимся осадить садиста и изверга, это же чревато! Лучше мы запишемся в шестёрки и прихлебатели и будем услужливо подпевать и подыгрывать. Или старательно убеждаем себя, что это нас не касается, и молчаливо, угнув голову и закрыв глаза, отходим в сторонку. Утешаем себя мыслями о своей цивилизованности и интеллигентности. Ещё страшнее, когда в молодости тебя самого распирает чувство собственного превосходства. И ты можешь подавить, унизить или даже сломать чьё-то ещё не сформировавшееся сознание, а значит, и погубить чужую судьбу. По сути, то же убийство. И когда у меня жизнь начала стремительно разрушаться, за два года до смерти, я искренне недоумевал: за что? Шарил близоруко вокруг себя, что-то, конечно, находил, ещё больше затягивая удавку на своей шее, и не догадывался, что ключик лежит в бурной молодости. Всё очень просто: мои гадкие стремления и сформировали мою будущую жизнь, жизнь приспособленца, стремящегося к сытости и удовольствиям. А всё это рано или поздно кончается крахом.

Власов говорил спокойно, уверенно -- и вдруг осёкся, губы его задрожали, глаза его потухли и наполнились такой смертной тоской, что мне стало не по себе. Он, пошатываясь, встал и замер, глядя в зрительный зал. Сам весь как-то обмяк, осунулся, сгорбился. Весь его вид вызывал сострадание и сочувствие как к согбенному калеке.

Он был настолько жалок и несчастен, что я не решался что-либо спросить. Смотрел и пытался понять, сколько же ему лет. На вид не больше пятидесяти. Очень вероятно, что передо мной чиновник или некое должностное лицо какого-то предприятия. Лицо, должно быть, высокопоставленное. Ну и, конечно же, он человек небедный.

– - Вы кого-то убили?
– - вдруг спросил я.

– - Нет, я никого не убивал, -- торопливо сказал он. -- Но у любого человека по мелочам всякой мерзости поскреби -- на убийство потянет.
– - Он тяжело вздохнул и, не отрывая взгляд от зала, заговорил вновь, заговорил ещё более жалким, плачущим сиплым голосом: -- Никчёмный я человек, пользы никакой не принёс. Бог мне многое дал: ведь я был здоровый, не бедствовал, я очень долго не знал, что такое несчастье, мне везло... а как я использовал этот дар, как отблагодарил? Я у тех, у которых ничего не было, последнее отнимал. Всё время я жил за счёт других. Хорошо ещё, Бог мне болезнь послал, сгнил я, как мерзость последняя.

– - Вы ада боитесь?

– - Ад... Придумали какой-то ад, Страшный суд, Конец света... всё гораздо проще и страшнее, без всякого ада и чертей, -- сипло говорил он, размазывая слёзы по щекам.
– - Душа сама так исказнит -- ещё страшней геенны огненной, -- тут он осёкся и отвернулся, не в силах вымолвить ни слова. Минуты три приходил в себя, утишая клокочущее нутро, потом сказал назидательно: -- Сам человек себе ад создаёт, сам, а после жизни варится в своём прошлом, как в кипящем котле.