Тело в шляпе
Шрифт:
— Тоже из обычных, но у них опыта побольше. Она, собственно, просто душой радела за дело. Вот. — Игорь с каждым оловом становился все бледнее и несчастнее.
— А что же ей казалось странным?
— Не помню. То есть это не важно. Это чисто педагогические споры — как учить, чему учить. У президента фонда, при котором образована школа, есть четкая концепция развития, а Марина исходила из немного других установок.
— Например?
— Например, она не одобряла бег
— Что? — Василий забеспокоился, в своем ли уме его собеседник.
— В программе праздника по случаю открытия было предусмотрено такое развлечение, для смеха, понимаете?
— Понимаю. И что же она имела против бега в мешках?
— Наверное, ей самой такое развлечение не нравилось.
— Ну так не бегала бы, какая проблема, — пожал плечами сыщик.
— Нет, у нас так нельзя. Все должны. Праздник-то для всех, все и должны развлекаться.
"А веселенькое у них здесь местечко", — подумал Василий.
— Постойте, Игорь, давайте поговорим серьезно. Убили человека, вашу коллегу, и мы пытаемся выяснить, не было ли у нее недоброжелателей, врагов, не было ли людей, у которых была причина желать ей смерти.
Директор переменился в лице, страшно вытаращил глаза и заорал истошным голосом:
— Я вам не позволю! Оставьте ваши грязные намеки! Как вы смеете?! Думаете, я не знаю об этих ваших милицейских штучках?!
Василий улыбнулся своей прославленной недоброй улыбкой и приготовился слушать дальше.
Директор между тем продолжал орать:
— Я обо всем доложу нашему начальству! Имейте это в виду! И не буду разговаривать с вами без адвоката!
— Вы служили в армии? — спросил Василий.
— Что? — директор растерялся. — Что вы сказали? А при чем тут…
— Я спросил — вы в армии служили? Знакомая терминология: "Я обо всем доложу". Или у вас тут армейские порядки?
— Опять?! Без адвоката, я сказал…
— Но я ведь не предъявил вам никакого обвинения. Зачем вам адвокат? Я по наивности своей просто надеялся, что вы, как законопослушный человек, к тому же педагог, захотите оказать следствию посильную помощь. В этом нет ничего опасного для вас, но вы могли бы помочь нам найти убийцу. Или вы предпочитаете, чтобы серийные убийства оставались нераскрытыми? Что ж, у каждого свои увлечения, я понимаю. Хотя странно, согласитесь, что директор знаменитого пансиона любит убийц и поощряет рост преступности.
— Да с чего вы взяли?
— Да с того, что от моих вполне невинных вопросов, которые мы задаем всем знавшим покойную вы впали в истерику.
— Всем?
— Всем, кто знал Грушину. И никто не реагировал на это так, как вы, представьте, — старший оперуполномоченный
— Хорошо, я готов отвечать. Нет, в нашем пансионе у нее врагов не было. Наоборот, все были страшно расстроены тем, что с ней произошло.
— Это понятно. Но все-таки расскажите поподробнее, что за разногласия были у нее с руководством.
— Нет! — директор опять впал в ступорозное состояние. — Это неважно! Считайте, что мелкие педагогические споры. Из-за этого не убивают.
— Из-за разговоров о мелких педагогических спорах так не психуют, гражданин Роговцев.
Услышав слово «гражданин», директор потерял последние остатки вменяемости. Он трясся, потел, едва сдерживал слезы, но ни на один вопрос не дал вразумительного ответа. Но по-настоящему Василий удивился тогда, когда столь же замкнутыми и нервными оказались все остальные сотрудники пансиона, которых удалось застать на рабочих местах. Они все прятали глаза, краснели, нервно курили, горячо уверяли, что отношения в их коллективе были на редкость хорошими и что Марина Грушина была всеобщей любимицей, а также, пряча глаза, недоумевали, зачем милиция нервирует их всех и каждого в отдельности.
Глядя На их ужимки и прыжки, на их бегающие глаза и дрожащие руки, старший оперуполномоченный ни секунды не сомневался, что они все врут и что-то скрывают. Знать бы только — что.
Вернувшись на Петровку, Василий обнаружил на своем рабочем столе записку угрожающего содержания, написанную к тому же красным фломастером:
"Срочно к полковнику!"
После посещения пансиона для одаренных детей Василию хотелось общения с нормальными, спокойными, не истеричными людьми; ему хотелось тишины и уравновешенности. Полковник Зайцев в принципе подходил для этой цели, но только не сегодня. Стоило Василию переступить порог полковничьего кабинета, Зайцев шарахнул кулаком по столу и страшно заорал:
— Что ж ты вытворяешь, паршивец? Вопрос как вопрос, и задан грамотно, но Василий не сразу понял, чего именно от него хочет начальство и о чем, собственно, речь. Поэтому на всякий случай возражать не стал и счел за благо покаяться:
— Виноват, товарищ полковник!
— Звонили из министерства, бушевали, говорят, ты грубо хватаешь какую-то крупную деятельницу из системы народного образования.
— Я?! Да вранье это! — Возмущению старшего оперуполномоченного не было предела.