Темные числа

Зенкель Маттиас

Собота и Сёллёши без колебаний подняли руки. Методиев покачал головой. Под одобрительным взглядом Мирейи к голосующим «за» присоединилась Мютеску, а когда поднял руку Птушков, его примеру, сдержанно кивая, последовали Баатарн, Чон и Чан. Не участвовавший в голосовании Клайнверт заметил:

– Ну, раз уж мы доказали нашу непоколебимую солидарность, то кто-то из коллег, выступающих в субботу, должен поменяться местами с Пиньерой.

Хотя тренер из ГДР не произнес слова «объективно», Собота вздернул брови. Соваков заключил:

– Главный вопрос решен. Я возвращаюсь на пост.

Направляясь к дверям, он обернулся, и глаза его за стеклами очков лукаво блеснули (или так показалось в свете лампы на потолке).

– А вам, дорогая, желаю успешных поисков!

•

Два

участника Спартакиады, войдя в лифт на четвертом, нажали кнопку верхнего этажа. Они ухмылялись так, будто им удалась какая-то ловкая проделка. От них так и веяло юношескими гормонами. В руках у долговязого была деревянная клавиатура, явно самодельная. Спину он держал очень прямо, возможно, виной тому была отвертка в заднем кармане брюк. Из ранца маленького толстячка свисал кабельный наконечник с девятиполюсным штекером. Выходя, Мирейя подмигнула и пожелала успешного исхода приключений.

На пороге номера она со стоном сбросила туфли. Усевшись на край ванны, Мирейя подставила ноги под приятно прохладную воду, дождалась, пока капли высохнут, подпилила ногти. Немного расслабившись, она подошла к окну. Уже смеркалось. На юге по небу бежали темные клочья облаков. На их фоне отчетливо выделялся празднично освещенный Главный павильон ВДНХ с памятником Ленину. Яркие фонари вдоль прямых, как стрела, аллей всесоюзной выставки напоминали сверху перфорацию остановленной кинопленки. Может быть, иногда ночами сквозь пленку тускло просвечивает царское имение Алексеевское или мусорная свалка николаевских времен, погребенная под главной витриной Советского Союза… Города то и дело неустанно рассказывают истории, непрошено и многоголосо, и не всегда в интересах архитекторов и их заказчиков: почему достижения народного хозяйства, выставленные в роскошном павильоне, не продаются давным-давно во всех магазинах страны? Почему вдоль железной дороги от Москвы до Ленинграда столько ветхих деревенских домиков, а девушки в фонтане «Дружба народов» блестят золотом?

Сейчас Мирейю не интересовали ни неразрешимые диалектические противоречия, ни иные запутанные ситуации и взаимоотношения. Она хотела обдумать возможный план действий на ближайшие дни. Ее нисколько не беспокоило, что вокруг вспыхивали все новые и новые разрозненные огоньки, напротив: чем дольше она на них смотрела, тем увереннее себя чувствовала. Если бы на горизонте вдруг замерцала полоска моря, ночная Москва, быть может, поглотила бы и ее.

В круге света у станции метро «ВДНХ» все еще мелькали пешеходы и тотчас исчезали – кто в автобусах, кто в тени. Два бензовоза и грузовик мчались по проспекту Мира в восточном направлении, за ними несся катафалк – какой русский не любит быстрой езды? Прислонившись к оконной раме, Мирейя разглядела даже Останкинскую телебашню, которая, как минарет, вздымалась в ночное небо. Вспугнутый таким любопытством комар выполз из-под складок штор и заметался у карниза. Раз – насекомое изгнано за тюлевые шторы, два – исчезло за портьерами.

Мирейя уселась на кровать и еще раз прокрутила в голове наставления Эдуардо, обдумывая, что нужно предпринять для ускорения поисков пленки. В соседнем номере надрывалась какая-то парочка: видимо, у них возникли разногласия относительно цели и спешности свидания. А может, и нет. Заблудившись в мыслях, Мирейя рассматривала колени… и вздрогнула, когда раздался телефонный звонок.

Ошибочные прогнозы

Москва, 1958 год

На камине тикали часы. Перед замминистра Афанасьевым для визирования лежала последняя официальная бумага, пробившаяся наверх из подчиненного ведомства. Однако, по его мнению, постановление нуждалось в небольшой правке.

Чего только не обещали инженеры в свое время? Быстрая, как ветер, «Стрела» за четыре месяца решит все математические задачи в стране, а более мощная ЭВМ никому не нужна – как бы не так! В 1953 году электронного чуда не произошло. Еще в прошлом году Афанасьеву пришлось лично составлять графики работы для Математического института имени Стеклова, ссоры и интриги там грозили перейти все границы. Да, он каждую неделю вынужден был составлять

расписание, будто какой-то директоришка школы. И все равно господа ученые и генералы торговались, упрашивали, сражались за каждые пятнадцать секунд рабочего времени в первом и единственном в стране вычислительном центре. Порой даже председателю Совета министров Булганину приходилось подключаться и играть роль третейского судьи. Разумеется, у всех имелись веские причины, почему именно их расчеты важнее других для существования и развития СССР: будь то атомное оружие, спутниковые орбиты или линии электропередачи, – видимо, в современной науке уже не обойтись без математических машин. За последнее время в стране появились еще пять вычислительных центров, но спрос не падал: почти каждое решение рано или поздно ставило еще более сложные вопросы. К тому же первое поколение вычислительных машин считалось устаревшим, чуть ли не допотопным. Уже высказывалось мнение, что затраты на запасные детали и техническое обслуживание не окупаются. Так что же делать с недавно списанной «Стрелой»? Предложение отдать ее в музей Афанасьев даже не рассматривал (это после всех-то раздоров, пропущенных концертов и несостоявшихся походов в кино). Разобрать и отдать на металлолом? Нет, могут неверно понять.

Часы тикали неумолимо. В девятнадцать часов советская сборная будет играть в четвертьфинале против национальной футбольной команды Швеции. Когда Афанасьев надел шляпу, его внезапно осенило. Он вынул авторучку и распорядился передать ЭВМ «Мосфильму» для декораций. Завизированный приказ еще летел по каналам пневмопочты, а Афанасьев уже покинул Кремль. Шофер не волновался: «Ребятки Качалина порвут шведов в клочья!»

OMЭM

Караганда, 1959 год

В очередной раз наступили сумерки, и Леонид спросил себя, день это заканчивается или ночь. Трубчатые лампы загудели, вспыхнули. Воздух в палате пришел в движение, когда кривоносая Клава поспешила с тазиком к соседней кровати. В тоске, незнакомой тем, чьи часы проходят за игрой и творчеством, Леонид продолжал ждать. Он ждал, что ветер или наука помогут ему выбраться из хрустального гроба, освободят из немого оцепенения.

Любая трещина на потолке отпечатывалась на сетчатке глаз. Ему казалось проклятием, что именно над его кроватью потолок был исключительно аккуратно оштукатурен и покрашен. Небольшим развлечением служили капельницы, тросы, кислородные шланги, чепчики медсестер, а когда изредка отодвигали ширму, закрывающую соседние кровати, и медицинские приборы у коек других пациентов. И еще он мог слышать – стоны, сопение, вздохи, выделения из катетеров, скрежет ногтей по краю кровати, шелест накрахмаленных халатов, жужжание люминесцентных ламп; и все это сопровождалось стуком в висках.

Жизнь за пределами больницы – мир, который он мысленно призывал всеми силами, – все чаще казалась ему выдумкой. Леонид чувствовал, будто все его воспоминания заменил отпечаток потолка. Даже во сне он теперь видел себя на больничной койке под этим проклятым потолком.

Каждый раз после врачебного обхода Леонид впадал в забытье, но когда просыпался, его рефлексы проверял очередной ординатор, а главный врач формулировал заключение о посттравматической потере речи. Все, что говорили врачи, было призвано держать его в плену в этой палате. Хотя никто не слышал его, он не оставлял попыток силой мысли показать возросший интерес к внешнему миру. Да, даже результаты матча ФК «Шахтер» внесли бы долгожданное разнообразие. Однако свита главного врача покидала его, направляясь дальше.

Приблизительными ориентирами, позволяющими определить, сколько недель прошло, становились поздравления с праздниками и постепенное уменьшение гипсовых повязок. Теперь в медицинском заключении говорилось: «Состояние стабильное».

Это «стабильное» состояние тянулось долго и, наконец, достигло такого уровня, что пищу Леонид смог получать через рот… и что к нему вернулись давно позабытые мысли. Он внезапно осознал способность анализировать слегка заметные округлости: например, когда ему измеряли давление или температуру, либо когда новенькая практикантка из медучилища склонялась над ним, чтобы покормить.