Темный полдень
Шрифт:
Сон не приходил, хотя сознание ускользало всё дальше, смешиваясь с тревожными образами, всплывавшими из глубин разума. Я пыталась расслабиться, но в темноте за закрытыми глазами всё ещё таилось что-то — странное, необъяснимое. Как будто сама ночь не собиралась так просто отпускать меня.
Мужчина за рулём помолчал, а потом пробормотал, скорее себе под нос:
— Что вообще творится в этих лесах…
Этот вопрос, брошенный в воздух, всколыхнул тревогу внутри меня. Я открыла глаза, чувствуя, как холодный страх снова поднимается где-то в глубине, будто что-то следовало за нами, даже когда мы уезжали.
3
Январь
Новогодние
Поставив последнюю точку в статье, отправила ее на почту редактора, снабдив сообщение веселым Санта-Клаусом на олене — пусть старый еврей порадуется. Глянула на календарь — 11 января. Сердце гулко стукнуло в груди — сегодня свадьба Баринова. Сварила себе кофе, щедро плеснув в него коньяка, раскурила сигарету, что делала крайне редко и села на подоконник. Затянулась и закашлялась, выбрасывая сигарету в раковину — не мое это, совсем не мое.
Тихо звякнул телефон, сообщая о новом сообщении. Ожидая ответа от главреда, я машинально открыла мессенджер.
«Я приеду через пол часа» — прочла сообщение и похолодела.
Баринов не спрашивал разрешения, он поставил меня перед фактом. С какой стати он вообще собрался ко мне, когда сегодня женился?
Я видела его невесту, сейчас уже жену — добрые друзья поспешили поделиться ее фотографиями. Молодая, ей едва минуло 19 лет. Красивая и хрупкая, в чем-то похожая на меня — светловолосая и сероглазая. Ее огромные, невинные глаза на кукольном лице вызвали во мне вспышку презрения, которая, однако, быстро сошла на нет. Какой бы она не была, ее ждало качественное наказание в виде «потрясающего» мужа.
«Айна, я у твоих дверей» — новое сообщение.
Я даже не пошевелилась, радуясь, что сижу в темноте. Пусть думает, что меня нет дома.
«Айна, если ты не откроешь двери, я велю их взломать».
Я смотрела на эти сообщения и понимала, что он так и сделает. Для Баринова закрытых дверей просто не существовало, он взламывал их одним движением.
«Уезжай, пожалуйста» — написала быстро, не надеясь на положительный ответ.
«Нет».
Ответ совпал с мощным ударом в наружные двери, от которого я невольно вздрогнула. Все происходящее переставало быть безопасным, похоже Роман был настроен серьезно.
Новый удар, а потом тихое копошение у замка. Дальше ждать смысла не было — я одним движением оказалась около дверей, распахивая их навстречу мужчине.
Он стоял в дверях в сопровождении своего водителя и одного из телохранителей, слегка пошатываясь. Но через мгновения я поняла, что он был абсолютно трезв, но в бешенстве от моей самодеятельности.
— Свободны, — сквозь зубы бросил сопровождающим и по-хозяйски зашел в квартиру, захлопывая за собой двери.
— Что ты делаешь, Роман? — я попятилась от него, понимая, что он зол. Очень зол.
— Это, что ты делаешь? — прошипел он, двигаясь ко мне. — Сколько можно, Айна? Ничего уже не изменить, но я здесь. С тобой, а не с ней!
— И что? — едва слышно прошептала я. — Что это меняет? Рома, наши отношения исчерпали себя….
Он
— Это только мне решать, Айка! Только мне. Ты — моя, и я тебя не отпускал.
Его губы, требовательные, горячие, впились в мои губы, оставляя следы, похожие на ожоги, и заставляя забыть обо всём, кроме его близости. В этом поцелуе была не только ярость, но и неистовство человека, который не привык слышать «нет», который стремился подчинить, сломать. Он заполнил собой каждый уголок моего сознания, разрушая мои внутренние барьеры грубо, зло, с такой настойчивостью, что я чувствовала, как поддаюсь. Мой разум кричал мне остановиться, но тело отвечало на его напор жаром, который я не могла контролировать. Злость, смешанная с болью и отчаянием, затопила меня, превращая всё происходящее в нечто первобытное, дикое. Без слов, без мыслей, только инстинкты. Я резко укусила его за губы, чувствуя, как его вкус смешивается с медным привкусом крови на языке. Он резко отпрянул, коснувшись пальцами укуса, и на мгновение в его глазах промелькнуло недоумение, но оно тут же сменилось диким огнём.
— Сука! — выругался он сквозь сжатые зубы, отбрасывая меня на диван, как игрушку, которая осмелилась сопротивляться. Его вес придавил меня к подушкам, заставив меня судорожно вздохнуть, а затем он наклонился, грубо разрывая мою футболку — ткань с треском лопнула под его пальцами, обнажая холодную кожу, которая мгновенно ощутила жар его прикосновений. Его руки рвали ткань моих домашних брюк, словно это был барьер между нами, который он готов был разрушить любой ценой.
В ответ на его грубость я рванула его рубашку, вложив в это движение всю свою ярость и ненависть. Белая ткань, идеально чистая и новая, символ его новой жизни, разлетелась на куски под моими пальцами, а пуговицы с глухими ударами падали на пол, отскакивая от деревянного паркета. Этот звук казался мне тихим эхом того хаоса, который творился внутри нас обоих.
Я чувствовала, как злость смешивается с отчаянием, превращаясь в нечто почти первобытное. Его тело прижимало меня к дивану, я ощущала его сердцебиение и жёсткость мускулов, его дыхание было горячим и прерывистым. Этот момент, наполненный болью и подавленной страстью, обнажал все неразрешённые конфликты между нами, превращая их в физическую битву, где каждый пытался захватить контроль над другим.
То, что происходило дальше даже сексом назвать было сложно, скорее это была настоящая битва. Он брал меня сильно, грубо, не сдерживаясь, я в ответ в кровь исполосовала его спину, давая выход своим страхам и ярости. А потом закричала от затопившего удовольствия и боли. Роман поймал мои губы в новый поцелуй, жадный и жёсткий, заглушая мой голос, словно пытался затушить мои эмоции своим собственным дыханием. Он зарычал в ответ, его низкий голос вибрировал у меня в груди, и я почувствовала, как его тело содрогается одновременно с моим, когда напряжение достигло своего пика.
Мы лежали рядом, тяжело дыша и глядя в белый потолок, где свили свои паутинки пара толстых пауков. У меня не осталось сил не то, чтобы пошевелиться, а даже говорить или думать — глаза тяжело закрывались. То, что произошло никак нельзя было назвать актом любви, скорее уж актом настоящей, первородной ненависти.
Баринов пошевелился, я услышала, как выругался тихим шёпотом, возможно увидев, что осталось от его одежды, а возможно поняв, что вся его спина похожа на изрезанную доску. Думать о том, как выгляжу я, даже не хотелось.