Темный полдень
Шрифт:
Но потом пришла тьма. Окончательная и бесповоротная. Она затянулась вокруг меня, холодная и бесстрастная, словно черный саван, но я встретила её с неожиданным чувством облегчения. Всё, что было до этого — крики, ужасы, попытки бежать и невыносимая боль, — растворилось в её бездонной пустоте.
Тьма принесла с собой покой.
Что-то тёплое и мягкое скользнуло по моему лицу, словно лёгкий, едва ощутимый ветерок, коснувшийся кожи. Оно слегка мазнуло по глазам, пробуждая меня из глубин забвения. Это было приятное ощущение, но в то же время странное и слегка раздражающее — как если бы кто-то пытался аккуратно
Медленно, очень медленно я приоткрыла глаза, опасаясь, что резкий свет вызовет очередную вспышку боли в голове. Однако, к моему удивлению, сознание прояснилось быстрее, чем ожидалось. На короткий миг свет ослепил меня, глаза защипало, и я на мгновение прикрыла их снова, но постепенно муть начала спадать, позволяя мне увидеть окружающий мир.
Комната, где я оказалась, была просторной и удивительно приятной. Стены, отделанные янтарным деревом, придавали помещению тепло, создавая ощущение уюта и защищённости. Большая, широкая двуспальная кровать, на которой я лежала, занимала центральное место. По обеим сторонам кровати стояли небольшие тумбы, на которых лежали аккуратно сложенные книги и лампы. Всё вокруг казалось спокойным и тщательно продуманным.
Напротив меня находился стол с зеркалом, но он был пуст — никаких следов личных вещей, только чистая, гладкая поверхность. А у панорамного окна, через которое в комнату проникал мягкий дневной свет, стояло удобное, мягкое кресло.
Комната была пуста. Хозяина, который заботился обо мне, нигде не было видно, хотя всё вокруг дышало его присутствием.
Я прислушалась, пытаясь сесть на кровати, но тело сопротивлялось, откликаясь слабостью и ноющей болью, словно я только что перенесла тяжёлую болезнь. Мышцы дрожали от малейшего усилия, и казалось, что силы покинули меня полностью. Однако, несмотря на это, моё внимание привлекло нечто неожиданное — я была переодета. Вместо мокрой, грязной одежды на мне была чистая, длинная мужская рубашка. Она явно принадлежала мужчине, возможно даже дорогая, но ношеная, с ощущением мягкости, которое приходит только после многократной стирки.
От этого открытия у меня по спине пробежала волна беспокойства. Кто меня переодел? Сама я явно не могла этого сделать. Мои мысли вихрем пронеслись в попытке разобраться, но тут внимание привлекли голоса, доносящиеся откуда-то снизу. Мужской и женский, приглушённые, но различимые.
Женщина ругалась всё громче, её голос был полон раздражения и негодования. Мужчина, напротив, сохранял спокойствие, отвечая приглушённо, без спешки. Хотя я не могла разобрать слов, интонации говорили сами за себя. Она явно была чем-то недовольна, а он старался удерживать ситуацию под контролем. Наконец, раздался резкий крик, затем хлопнула дверь, и дом погрузился в гнетущую тишину.
Я глубоко вздохнула и откинулась на подушки, прикрывая глаза. Всё происходящее вокруг казалось мне чужим, но в то же время я чувствовала, что каким-то образом стала, пусть и не по своей воле, причиной ссоры в этом доме.
Богатом доме, судя по всему. Неожиданно богатом для такого богом забытого места.
После того, как женщина покинула дом, на несколько минут воцарилась гнетущая тишина. Я уже начала было думать, что осталась одна, когда снизу послышались звуки музыки. Обычная рок-музыка —
Шаги на лестнице были уверенными и размеренными, и с каждым их звуком напряжение внутри меня нарастало. Когда дверь открылась, в комнату вошёл высокий мужчина — тот самый, кого я, должно быть, слышала раньше. Он был красивым, с поразительными, яркими зелёными глазами, которые мгновенно притягивали взгляд. Его смуглое лицо, будто выточенное из камня, подчёркивал высокий лоб и светло-русые волосы, слегка растрёпанные, словно он недавно проснулся или просто не придавал этому значения. Он выглядел лет на сорок, и его уверенная осанка говорила о силе, внутренней и физической.
Мужчина задержал взгляд на мне, и его глаза, хоть и были яркими и живыми, не выражали ни удивления, ни смущения. Он выглядел так, словно точно знал, кто я и почему нахожусь в его доме, будто моё присутствие здесь было ожидаемым.
— Проснулась, — тихо сказал он, заходя в комнату и закрывая за собой дверь. В его голосе не было ни враждебности, ни ласки, скорее констатация факта. Он остановился у края кровати, пристально глядя на меня, словно оценивал моё состояние.
Когда мужчина заговорил, я поняла, что этот голос уже слышала раньше. Это был тот самый глубокий и спокойный голос, который звучал там, на дороге, когда он нашёл меня. И потом, здесь, в доме, ночью, именно этот голос вытаскивал меня из тех кошмаров, в которых я тонула, успокаивал, обволакивал заботой, когда моё сознание соскальзывало в тёмные, тревожные сны.
— Как себя чувствуешь?
— Пожеванной и выплюнутой.
— Ну это еще нормально. Было бы хуже, если б была переваренной, — улыбнулся он. Улыбка была красивой. — У тебя сильный ушиб головы, пришлось наложить швы, постарайся пока голову не трогать.
— Вы врач? — я остановила руку на пол пути к голове.
— Ага. Ветеринар. По образованию, — ухмыльнулся он.
Я невольно рассмеялась, хоть смех и вызвал лёгкую боль в голове. В принципе, действительно, какая разница, кого латать — корову или человека. Его юмор, как ни странно, сбил напряжение, и я впервые за долгое время почувствовала нечто, напоминающее спокойствие.
— Как зовут тебя, аддзомыд* (находка)? Имя помнишь? — спросил он, наклонив голову набок и слегка прищурив свои ярко-зелёные глаза. В его вопросе чувствовалась забота, но вместе с тем — лёгкая проверка, как будто он хотел убедиться, что со мной действительно всё в порядке.
— Айна, — сказала я, чуть поморщившись от легкой, но не критичной боли. — Айна Чудакова.
Моя память не подвела меня — я действительно помнила всё. Имя, кто я, даже события, которые привели меня к этой разбитой дороге — всё это было со мной.
— Я — Дмитрий Хворостов, — представился он, присаживаясь на край кровати, но держась на расстоянии, как будто не хотел нарушать моё личное пространство. В его движениях чувствовалась осторожность, как будто он привык уважать чужие границы. — Ты в моём доме и… в моём селе.
— В вашем селе? В каком смысле? Это Бобки? — переспросила я, пытаясь прояснить странное заявление.
— Да, это Бобки, — подтвердил он, чуть кивая головой. — В том смысле, что я глава этого сельского поселения.