Тень мачехи
Шрифт:
— Я сейчас, — бросила она, влетая в палату.
Мальчик поднял на нее настороженный взгляд. Личико ребенка было бледным, лишь на щеках горели пунцовые пятна.
— Тетя Таня, а мама еще придет? — несмело спросил Павлик.
— Завтра, Паша. Всё завтра. У нас в больнице есть приемные часы, вот сейчас они закончились и всем посторонним нужно уйти, — объяснила она, стараясь говорить спокойно.
И мальчик ответил с недоумением:
— Но мама же — не посторонняя!
Татьяна отвела взгляд.
— Никому нельзя быть здесь вечером, кроме врачей и больных, —
— Вот, выпей таблетку и отдыхай, — велела Татьяна, по-прежнему избегая взгляда мальчишки. — Я к тебе еще зайду сегодня, хорошо?
Павлик уныло кивнул. И повернулся на бок, натянув на голову клетчатое одеяло. Таню вновь настигло смутное ощущение неправильности. «Я же делаю всё, чтобы защитить его — так чего он боится, на что обижается? — недоумевала она. — К мамаше своей беспутной вон как прилип, а от меня закрылся… Видимо, просто не может еще разобраться, где добро, и где зло. Маленький еще, глупый».
Она вышла в коридор и сказала, не глядя на Марину:
— Прошу следовать за мной.
На лице Залесского снова появилось непроницаемое выражение — как в тот момент, когда Таня расспрашивала его о лишении родительских прав.
Она повела их в ординаторскую: отчасти потому, что в это время там можно было поговорить без свидетелей, а еще чтобы Марина увидела — Татьяна здесь главная, и последнее слово за ней.
— Ну что, вы видели, в каком состоянии ваш сын? — начала Таня, заняв место за своим столом. Марина сидела напротив, на жестком старом стуле. Одна его ножка качалась, от этого севшему на него человеку приходилось балансировать, теряя остатки уверенности. «Ничего, потерпишь», — злорадно подумала Таня.
— Извините… — пробормотала Фирзина. — Я не хотела, чтобы он заболел.
— А надо было смотреть за ребенком! Девятилетнего мальчика нет дома, а вы даже не подумали о том, что с ним могла случиться беда! Даже не начали искать его!
— Но он…
— Что — он? — перебила Демидова. — Он бестолковый еще, а вот вы — взрослая. Вы — мать, и должны контролировать каждый шаг ребенка! Защищать его от насилия! А у вас что? Какой-то, извините за выражение, приблудный хахаль избил вашего сына, ребенок от вас это скрыл — что, кстати, говорит об уровне доверия в семье! — и сбежал из дому, соврав, что переезжает к бабушке. И вы узнали обо всем этом только через два дня, и то от совершенно незнакомого человека! Какая вы мать после этого? В общем, так: я завтра же подаю заявление в полицию и органы опеки. Пусть привлекают к ответственности этого вашего сожителя. А вас берут под контроль. Не справитесь — ребенка изымут из семьи. Если вы не можете о нем позаботиться, это сделают другие люди.
— Вы с ума сошли! Не лезьте не в свое дело! — голос Марины Фирзиной задрожал от гнева и страха. А Таня посмотрела
— Это очень даже мое дело! Я — врач, мой долг — помогать. Понимаю, что вам бы хотелось и дальше скрывать всё это…
— Понимаете? Да что вы понимаете-то! — вскинулась Марина. — У вас вон, серьги дорогие, руки белые — видно, что при деньгах и работа легкая. А я день и ночь в холодном ларьке, руки-ноги ледяные, аж кожа трескается! И все равно двенадцать тыщ зарплата! Вы попробуйте на двенадцать-то тыщ протянуть месячишко, да еще с ребенком маленьким, которому обувку-одежку надо и есть хочет все время! Попробуйте, как вы говорите, позаботиться о ребенке на эти деньги, посмотрю я на вас! Вот уж не думаю, что прям отличником будет ваш ребенок и послушным, как солдатик, когда матери-то постоянно дома нет. А нету меня — так ради него же!
— А выпиваете тоже ради него? На алкоголь деньги есть, я вижу! — осадила ее Татьяна.
Фирзина на миг смутилась, потупила глаза, краснея. Но тут же вздернула голову и заявила с гонором:
— А я имею право выпить!
На ее лице проступила наглость, но не уверенная — а трусливая, сикушная. «Эта пьянчужка проверяет меня на прочность», — поняла Демидова. И действительно, Фирзина будто надеялась, что интеллигентная докторша-белоручка стушуется при виде чужой хамоватой нахрапистости, утратит свою решимость.
Татьяна не отвела взгляд. Лишь злее сжала губы, и с вызовом выпятила подбородок.
— А я имею право хоть сейчас сдать вас в полицию, — усмехнулась она. — От вас несет алкоголем. Но при этом вы явились в общественное место.
— Я к сыну пришла! — огрызнулась Марина.
— Да вам сын-то не нужен! — взъярилась Татьяна. — Обуза он для вас, потому и бросаете его с посторонним мужиком. И ведь не с первым, правда? Сколько у Павлика было так называемых «пап»? И скольких вы ему еще приведете?
— А это вообще не ваше дело! — взвизгнула Фирзина. — Я женщина молодая, судьбу свою устраиваю!
— Так откажитесь от ребенка и устраивайте спокойно свою судьбу. Приводите мужчин, выпивайте, деритесь с ними. Но зачем мальчика во все это вмешивать?
Марина сникла, пожевала губами, пытаясь подобрать слова.
— Сами-то, небось, замужем. И в мерзлом бараке не живете, — устало, с ноткой зависти сказала она. И добавила зло и упрямо: — Вот и не вам меня судить!
— Судить и кроме меня есть кому, — усмехнулась Татьяна.
В глазах Марины заблестели слезы, и она вытерла их рукавом. Подавшись вперед, Фирзина выкрикнула:
— За что? За то, что у меня жизнь хуже вашей сложилась?
Вскочив, она шагнула Тане — и оказалась так близко, что та снова почувствовала тошнотный запах перегара. Уперев руки в бока, Фирзина с ненавистью выкрикнула:
— Знаете, нечего мне тут угрожать! Я сама на вас управу найду! Я работаю, приводов в полицию не имею. И ребенка пальцем не трогала! А в семье моей — все в порядке. Так что жалуйтесь куда хотите, ничего не добьетесь!