Тень на обороте

Сергачева Юлия

Хлебоед откинулся к стене со вздохом. Над ним, на кованых крюках, выбитых в древесину, лежала тяжелая военная секира. Лезвие выщерблено, но наточено и вычищено. По светлому металлу вьется надпись: «Благословение Императора Ивушу Хлебоеду».

— …но позади дома у меня есть телега, на воздушном поясе. Только она старая, может, руны давно выдохлись. Раньше жена моя, бывало, все за обновками ездила…

Я живо встрепенулся:

— А глянуть можно?

Телега и впрямь оказалась стара, руны на боках почти стерлись, но достаточно было потереть их несколько

раз, как повозка пошевелилась, грузно выворачиваясь из заваливающего ее отсыревшего лапника. Поднялась криво над землей… Хлебоед согласился отдать ее и еще кое-что из одежды своей жены для Илги в обмен на услугу. «Тяжело мне уже одному дрова-то колоть. А ты парень молодой…»

Лес за домом Хлебоеда угрюмо ворчал и неприязненно шевелил ветвями, пока мы выбирали и пилили высохшие деревья. И помощник крепкому Хлебоеду был нужен так же, как паруснику — колеса.

Случайно или нет, но передохнуть мы остановились возле большого камня, изъязвленного временем и непогодой. Сбив полоску ярко-зеленого мха с его макушки, я разобрал очертания значков, почти затерявшихся среди трещин. На самом верху темнело знакомое клеймо — руна обозначающая двуликое солнце. Знак Югов. Мои предки везде поспели.

Я перехватил испытующий взгляд Хлебоеда.

— Это об этих хозяевах вы говорили?

— О них.

— Чем они здесь занимались?

— Животноводством, — Хлебоед неожиданно широко ухмыльнулся. — Особым, конечно. Если вы понимаете, — сказал он это с легким нажимом, но смотрел в сторону, наблюдая как гривастая белка ловко взбирается по сосновому стволу.

— Я в животноводстве, тем более особом, не силен, — честно признался я. — Коров, что ли, разводили?

— Зачем им коровы… Слышите? — Хлебоед выставил узловатый палец и чуть склонил голову.

Звонко перекликались птицы. Перебирали шелестящие аккорды ветви. Дышал невидимый океан. Его присутствие насыщало каждый треск и шорох, заставляло звучать по-новому.

— Что слышать?

— Не ушами!

Я приподнял бровь. И вдруг задумался. Как присутствие океана оттеняло лесной фон, так и нечто могучее, незримое, но мощное существовало вокруг. Придавая даже простой белке избыточную бойкость. Чувствовалось, что лес кишит жизнью, которую нельзя увидеть.

— Почувствовали, — с удовлетворением констатировал Хлебоед, глядя на меня. — Странно здесь все… Я уж не говорю про деревья. Столько веков минуло, а они не спят до сих пор. Но здешнего волка надо убить несколько раз, чтобы он больше не встал.

— Панцирные волки живучие.

— Не настолько.

— Хотите сказать, что прежние хозяева особых волков выводили?

— Волки тут сами развелись, когда острова опустели. Падали много было, — Хлебоед недовольно поморщился. — Дело в другом. Поговаривают, что… что зверье здешнее не только поверху ходит, но и по… другой стороне. Верх-то пришлые маги почистили, а тех, кто остался Там, — он интонацией выделил последнее слово, — не тронули. Вот с тех пор они и плодятся на…

…изнанке, — подсказал я мысленно.

— …загон

переполнен, а выхода нет, как ушли хозяева. Оттого тут все отравлено. Живет чужой силой, что заперта, но просачивается с обратной стороны.

— Тогда им никто уже не поможет, — я выдернул из рассохшегося ствола топор. — Хозяева ушли навсегда.

— Нехорошо это, — вдруг твердо заявил Хлебоед, но прежде, чем я успел удивиться, пояснил: — Бросать скотину взаперти. Она ж не виновата.

Это ты Ковену высших магов скажи! И не надо на меня так смотреть… Мне после взглядов Малича все нипочем.

Хлебоед снова усмехнулся, развязал шнурок котомки, прихваченной из дома, и добыл краюху уже порезанного хлеба, переложенную ломтями щедро наперченного мяса. Протянул один кусок мне. Я машинально протянул руку. Солнечные блики нахально прыгнули по выскользнувшему из рукава браслету.

За всей этой кутерьмой я порядком утратил бдительность, благо, что Эллая верила в фальшь моего оборотничества. А ведь Хлебоед не мог не заметить амулет и браслеты. И наверняка имел представление об их предназначении. Человек, на стене которого покоится секира с имперской благодарностью, знал не понаслышке, что такое знак Оборотня.

Но он молчал, отвернувшись и любуясь переливом листвы в кронах. Я молчал тоже, жуя хлеб и мясо, незаметно утратившие свой вкус.

* * *

А когда мы вернулись к дому, нас уже поджидали. На завалинке перед домом в компании Эллаи восседала старушенция, нагруженная охапкой хвороста, который она нянчила бдительно, как младенца.

— Ага, — неприязненно пробормотал Ивуш. — Вот и знахарка подоспела, не иначе, как почуяла. Зовут Елка.

Если в бабке что-то и было от елки, так это слегка колючий взгляд, а так она больше походила на подсевшую сдобу — кривоватая, но пухлая, округлая, облитая плотно повязанным белым платком, как глазурью.

— А я смотрю гости у тебя, Ивуш, — знахарка заулыбалась приветливо.

— Уезжают уже, — Ивуш всадил топор в колоду с такой силой, что та, крякнув, раскололась. Оглянулся на меня: — Повозка, как договаривались, ваша.

— Куда ж ты гонишь их? — бабка покачала головой с укоризной. — Мне вот Эллая сказывала, что беда с ними приключилась. Помощь нужна.

Ага, уже познакомились. Кто б сомневался. Эллая на меня смотрела виновато, и живот трогательно обняла руками.

— Торопятся они, — буркнул Ивуш.

— Неужто и до вечера не задержатся? Девоньке-то беспамятной исцеление нужно… Немедля.

Я заколебался. В глубине души зародилась малодушная надежда — вот сбросить бы сейчас обеих спутниц на добрых селян. Сдать живой груз кому-то помилосерднее, чем загулявший Оборотень. Наверняка не обидят, исцелят, и до причала потом добраться помогут. Мне-то эта обуза зачем?

— Так, значит, — рот будто сам собой с готовностью открылся, — село рядом?

Эллая явно обрадовалась. Ивуш угрюмо пожал плечами и отвернулся. Бабка Елка засуетилась, живо ссыпала свой хворост на корму свежеприобретенной повозки, устраиваясь рядом с беспамятной Илгой.