Тень смерти
Шрифт:
— Линтаур линтаур, соралар перса, - хохотала Шиссат в голове у эльфийки.
– Инье хинар манэ уэндэ. Сина туэл ан лэ. (эльф. «Беги, беги, длинноухая дрянь… Я вырастила хорошую дочь. Тебе конец.»)
Но Сизаль еще не сдалась — ее невообразимое упорство никуда не делось, а когда дело доходило до выживания, она была, возможно, лучшей среди своего народа. Безоружная и обнаженная после превращения, она бежала три дня и три ночи, делая остановки лишь для того, чтобы напиться воды — в общем-то, ей, как носителю духа злобы, ни еда ни вода не требовались, но, похоже, питье создавало у нее иллюзию отдыха. Дрисадалия преследовала эльфийку повсюду, и той ничего не оставалось, кроме как покинуть горы. Шиссат начала уже задумываться о том, что случится с ней, если ее сосуд погибнет не от чьей-то руки, а умрет от истощения, уморив сама себя — и перепугалась не на шутку, когда эльфийка начала вплавь пересекать Великую Реку. И все-таки,
Однако конец был неотвратим. До встречи с Дрисадалией эльфийка удерживала себя от убийств на протяжении трех месяцев — и сейчас, после трехдневной погони, была измучена настолько, что уже не могла противостоять инстинктам. Шиссат, же, напротив, приободрилась и теперь наслаждалась возмездием — к югу от Великой Реки не было ни троллей, ни гоблинов, и теперь гордой эльфийке предстояло отступить от своих принципов и сожрать человека. И, стоило ей смириться с этой мыслью, добраться до пригородных ферм и выбрать жертву — сморщенного горбатого старика, после убийства которого совесть мучала бы ее не так сильно, — как Шиссат сделала свой ход. Превратив эльфийку в змею, она потащила обезумевшую от голода и уже истекающую слюной носительницу к раскинувшемуся на соседнем холме роскошному поместью с высоким забором. Там, у пруда с утками, играла светловолосая девочка лет пяти.
— Сина апса, матьяв, - усмехнулась Шиссат, протискиваясь между прутьями забора. Обессиленная, но жаждущая жить эльфийка уже все живое вокруг воспринимала, как мясо.
– Лэ тулорэ а ле ханья кар ранколэ а ле кавалелйа уэндэмма макуэтрья махалэ… Фирэ эт манефеа илумэ раккор туэлима. Лэ кеюхта ренемма а кенья Мидрга а хроамма — тои веуйа тоя милме а илкуэн мелтои. Инье кекар лэ лелиэтари… нан лэ килуэта лэ манен уванимо йа уилйар лапсэ. Сина йар ан лэ, уил! (эльф. «На, ешь… А когда ты придешь в себя и поймешь что натворила, то сама приползешь к моей дочери и будешь умолять тебя убить… В конечном счете смертные с принципами всегда проигрывают. Тебе стоило бы использовать мои воспоминания и поучится у Мидрги и других моих тел — они следовали своим инстинктам и все любили их. Я могла бы сделать тебя королевой твоего народа… но вместо этого ты предпочла видеть себя чудовищем, пьющим кровь младенцев. Так пей!»)
Она с шипением выскользнула из кустов и устремилась к жертве. Девочка обернулась и завизжала… но в последнее мгновение, заглянув в перепуганные глаза ребенка, Сизаль смогла вернуть контроль над телом и остановить себя. Она замерла с раскрытой пастью, борясь с раздуваемым духом злобы голодом и инстинктом выживания… и пока змея и эльфийка сражались внутри нее, человеческий ребенок переборол свой страх. Схватив лежавший у пруда круглый камень, девочка несколько раз опустила его на голову змеи.
Шисаат умерла — умерла в последний раз, вероятно, самой неожиданной и глупой из всех своих смертей. Когда перепуганные служанки нашли юную Церцею над мертвым телом огромной змеи, девочка смеялась. Смеялась над иронией судьбы, которая издевалась над ней на протяжении целого столетия, чтобы теперь наконец привести ее к идеальному носителю, которого она искала последние шесть веков.
***
Восемь лет назад
Девочку, телом которой завладела Шиссат, звали Церцеей и она была дочерью графа Силверщилда. Как только прошел первый приступ гнева, вызванный глупой гибелью и заточением в теле маленькой девочки, Змея осознала, что на деле человеческий ребенок был идеальным носителем. Прежде всего — и это было особенно заметно на контрасте с проклятой эльфийкой — девочка приняла Шиссат мгновенно, не оказав никакого сопротивления. У нее не было еще собственных убеждений или важных воспоминаний — помимо имен служанок и родственников. Отца звали милордом, мать — просто мамой, младшего братика — Никодеоном. Помимо этих знаний, девочка ничего не добавила самосознанию Шиссат, и это был первый раз когда после обращения Змея не почувствовала себя новой личностью — она просто осталась самой собой. Но это было и в половину не так замечательно, как уроки приходивших к девочке учителей. Шиссат осознала, почему воспитанная ею же дочка стала в итоге намного сильнее, чем она сама — ни в одной из своих жизней дух злобы не был ребенком. Она пришла в мир уже взрослой и обладающей силой и за тысячелетия не изобрела ни одного нового заклинания, лишь приспосабливая к новым ситуациями и перенимая опыт других. Однако теперь все было иначе — Церцея была любознательна, как и все дети, и необычайно изобретательна, как и все люди. И Змея пользовалась этими новыми возможностями в полной мере… разумеется, не для того, чтобы учиться танцам и вышиванию. Она без устали развивала и изменяла свою змеиные способности, приспосабливая их к нуждам и средствам человеческой магии.
Помимо учебы было, конечно, и то, без чего Змея не могла жить — убийства. После голодовок, которые устраивала Сизаль, иногда хотелось пойти и сожрать весь Парфин, однако Шиссат сдерживала себя ради замечательного прикрытия и замечательного тела, которые ей не хотелось терять. Крошечное тело человеческого ребенка требовало меньше еды, чем взрослая оркша, и Змея стала питаться раз в полтора-два месяца. За двенадцать с половиной лет, прожитых в доме Силверщилдов, она убила лишь восемьдесят три раза… но каждый раз девочка планировала все до мелочей, заранее выбирая жертву и изучая ее повадки. Поначалу, когда она была совсем крошечной, это было особенно важно, но Шиссат делала бы это в любом случае, потакая одновременно змеиному охотничьему азарту и изобретательности Церцеи.
Ей было семнадцать, когда все раскрылось. Повзрослевшее тело хотело все больше еды, и тот факт, что ей все еще не было позволено выйти замуж, делал все еще хуже. Родители уже давно нашли ей жениха, но она не видела его с семи лет, а поженится, согласно глупым дворянским традициям, им надлежало лишь когда невесте исполнится восемнадцать. Как итог, голодная и одинокая Церцея стала убивать чаще. Раньше пропажу шести-семи человек в год в таком немаленьком городе, как Парфин, можно было списать на несчастные случаи — тем более, что Змея старалась выбирать одиноких несвязанных между собой людей — но теперь горожане переполошились и начали поговаривать, что в округе завелись то ли сектанты, то ли демоны. В конце концов они наняли странствующего волшебника, чтобы тот во всем разобрался, и он с поразительной легкостью вышел на Церцею. К счастью — или к сожалению — он имел глупость поговорить с отцом девушки перед тем, как рассказывать горожанам о результатах своих поисков. Граф всучил колдуну мешок золота и приказал слугам выпроводить его за пределы города. Шиссат не знала, радоваться ей или огорчаться — с одной стороны, родители, похоже, не собирались отдавать свою «одержимую демоном» дочь на расправу толпе, с другой стороны, Змея уже почти предвкушала расправу… свою над толпой.
Граф Силверщилд не стал даже допрашивать дочь — видимо, опасаясь услышать слишком много правды. Вместо этого он посадил ее под домашний арест, поставив охрану у дверей и под окнами ее комнаты, а сам связался со всеми известными ему лекарями и чародеями, которые могли бы анонимно помочь избавить ребенка от демона.
Шиссат не знала, стоит ли ей вырваться из заточения, захватить поместье и объявить себя хозяйкой города, или сбежать на север и снова переквалифицироваться в оркшу. В итоге Змея решила еще немного подождать и понаблюдать… но сидеть под замком она не собиралась. Превращаясь в тоненькую змейку она выползала из комнаты через окно и гуляла по саду. Наконец — это было на десятый день ее заточения — соскучившись по брату, она заползла к нему в комнату.
— Ты пришла меня съесть, сестренка?
– поинтересовался мальчик, стоило змее соскользнуть с подоконника на пол его комнаты. Внимательности, которой не доставало стражам Церцеи, у четырнадцатилетнего Никодеона было в избытке — почти все свободное от чтения книг и планирования убийств Шиссат проводила с братом. Фактически, она была той, кто воспитывал его, пока отец занимался делами имения, а мать пропадала в столице на балах, — и, как Змея уже могла убедиться на примере Дрисадалии, воспитывать детей она умела. Мальчик вырос ловким, хитрым и прагматичным — совсем недавно его приняли в оруженосцы, но уже сейчас было ясно, что в фехтовании он искусней большинства рыцарей. На самом деле, его стоило бы отдавать не в рыцари, а в маги, но Церцея, первой обнаружившая у брата магический дар, утаила это и научила брата скрывать способности, не желая привлекать внимание Алдуинской Академии к семье Силверщилдов.
— Нет, - ответила Церцея брату.
– Пройдет еще недели две, прежде чем мне захочется есть.
— Тогда я найду для тебя кого-нибудь, кого ты сможешь съесть так, чтобы отец не узнал, - пообещал мальчик, продолжая чистить доспехи — делать то же, чем он занимался до появления змеи в своей комнате.
— Ты хочешь мне помочь?
– удивилась змея.
– Почему?
— Потому что иначе ты расскажешь отцу, что я маг, меня выгонят из оруженосцев и отправят на Алдуин читать скучные книжки.