Теннисные мячи для профессионалов
Шрифт:
Несколько страниц рукописи остались непронумерованы — любая из них могла при желании считаться продолжением:
«Что? Что надо?» Я подошел, когда он уже сидел в машине. Высокий, выше меня. В очках. Мне показалось, он напуган. Я остановился.
«Анастасия не введет меня в свою компанию, — подумал я, глядя на симпатичного человека за рулем. Он показался мне совсем молодым. — Они связаны друг с другом с детства. В этом суть. Их родители знакомы. Дети переженились, и не по одному разу. Сами
«Курить найдется?» — спросил я его. Он кивнул. Сразу успокоился…»
Было и второе продолжение:
«— Почему ты не встретил? — спросила Анастасия.
– Говоришь, что любишь! Почему же сердце не подсказало\ тебе, что я иду. Одна! И не смотрю, кто сзади, хотя безумно трушу! Почему не окликнул, когда я входила в подъезд?! Неужели ты до сих пор думаешь, что можно одновременно встречаться еще с кем-то?! Как тебя воспитывали, Ланц? В каком обществе? И вообще ты принимаешь меня за другую. Между тем я, как все! Всю жизнь либо учусь, либо работаю…»
Я верю Анастасии. Есть мысли, слова, которые идут от чувств, их не подскажет холодный разум, их узнаешь сразу!»
И, наконец, третье:
«Он оглянулся, исчез и отсутствовал минут семь, может, больше. На этот раз он меня явно не видел. Я стоял не шелохнувшись. Потом он появился снова, он нес что-то длинное, плохо различимое в темноте; оглядевшись, бросил рядом с забором. Когда шаги его не стали слышны, я подошел: в траве лежал багор, наподобие пожарного. Я забыл, что у людей свои корысти, дела. Когда-нибудь мы посмеемся над перипетиями этой ночи…»
«Чтобы проследить путь Ланца в ту ночь, надо знать дом, в котором жила Анастасия…» Взгляд Денисова привычно цеплялся за знакомые абзацы, он читал их несколько раз, думая о том, как вырваться из порочного круга.
Многое, наверное, могла бы прояснить запись на странице, низ которой был оборван:
«Перст судьбы — он племянник…»
Возможно, Ланц сам оторвал край, невольно унеся разгадку тайны.
«Кто племянник? Чей? Почему слово, «племянник» выделено? В чем погибший заметил указание провидения?» Возникало множество вопросов.
Впрочем, в том, что странице с записью нанесен ущерб, Денисов тоже видел перст судьбы. Если документ или другое письменное доказательство оказывалось поврежденным даже частично — фамилия либо дата — в зависимости от того, что было важнее для следствия, — а чаще и то, и другое, как правило, обязательно оказывались уничтоженными. Многочисленные враги свирепого бога уголовного розыска всегда поспевали первыми.
Другое — то, что допускало многочисленные истолкования, не давало прямого выхода на цель — оставалось неповрежденным. Так было и в этот раз.
Он убрал рукопись, снова перелистал не полученную На-стасьевой корреспонденцию.
Одна
«…слышится тугой звук нежно-зеленоватых пушистых мячей…»
Поначалу он и сам не мог себе объяснить, что в ней.
Молоденькая официантка поднялась, чтобы убрать со стола, в кофейной работали одни практикантки.
Денисов вышел, сразу почувствовал себя как у раскаленной печи. Жара еще больше усилилась. Люди возвращались с пляжа, несли на руках сонных разомлевших детей.
На рынке торговали персиками, луком; рядом в комиссионной палатке было прохладно, витрины предлагали мед и некрупную фасоль, охотников до них не предвиделось. Молодая продавщица смотрела в окно, отсюда была видна главная улица — пустоту ее время от времени нарушала какая-нибудь из машин, направляющаяся в Феодосию или Судак.
Денисов продолжал думать о строчке в почтовой карточке.
Его жизнь никогда не была связана с теннисом, хотя на фабрике у Лины присланный откуда-то по окончании института энтузиаст на первых порах организовал секцию, и Лина записала обоих. Но энтузиаст вскоре перешел на новое место, секция распалась, Денисов так и не был ни на одном занятии.
Правда, еще раньше, когда жили в Булатникове и ему приходилось возвращаться домой пустынной дорожкой по ночам одному, он примерно с год таскал в руке упругий сероватый мячик — развивал кисть.
У междугородных автоматов снова стояла очередь, Денисов подошел к дереву, заменявшему доску объявлений.
«Старик, — появилось новое сообщение. — Звонил Анатолий…»
Записку «Приезжают завтра» сменил чистый клочок бумаги, поднятый на ту же двух с половиной метровую высоту.
«По-видимому, знак о том, что депеша получена…» — подумал Денисов, поворачивая к себе.
Бабуся-сторож в воротах Дома творчества признала его: едва Денисов полез в карман, закричала приветливо:
— Ходы так! Ишо два дежурства. У кино, у душ… Гуляй!
Он спрятал пропуск.
На территории Дома творчества жара чувствовалась не так сильно. Вокруг деревья. В центре, рядом с авиакассой, группа отдыхающих ждала кассира, все знали друг друга -неспешно что-то обсуждали. С киноафиши за ними следили внимательные глаза Исаева-Штирлица.
Денисов свернул на боковую аллею. С расположенного поблизости теннисного корта все время, пока он двигался от входа, доносились короткие тугие удары, о которых писал Ланц.
У корта Денисов остановился.
«Ланц полюбил все, связанное с Анастасией, — подумал он, — и от этого взгляд его становился иногда необыкновенно острым и изобретательным…»
Кроме игроков, за сеткой было немало наблюдавших. Скамью занимали несколько молодых женщин, здесь тоже все были знакомы между собой, весело перешучивались.
Среди игравших Денисов увидел Мацея, поэт играл в паре с худощавым, в очках, блондином, занимавшимся йогой на пляже. Игра у Мацея не ладилась, партнер делал вид, что его это не трогает, бесстрастность, однако, давалась ему с трудом.