Теннисные мячи для профессионалов
Шрифт:
Обозначив крохотное крыльцо как подъезд, автор эссе погрешил против истины. Ширяева жила на первом этаже небольшого двухэтажного дома в двухместном номере.
То и дело сверяясь с рукописью, Денисов вышел на аллею, она вела к выходу с территории Дома творчества — уже знакомая, много раз хоженная, окаймленная стриженой туей и ирисом.
«…Я боялся потерять ее спутника. Господи! Какая жуткая ночь! Сейчас когда я пишу, начало шестого. Воровской посвист птиц. Я нагнал его, он шел почти бесшумно. Мы дважды свернули вправо…»
Денисов
«Море», «Карадаг», «Скалистый каньон»… Кое-что обращало на себя внимание.
— Десять рублей, — кто-то назвал цену.
Человек рядом с Денисовым подал купюру, взял акварель. Сбоку, у парапета, стояли несколько литераторов, отдыхавших в Доме творчества, — Денисов научился их узнавать. В центре мелькнула детская шапочка Мацея, поэт так и не приступил к работе.
Небо, море быстро меняли цвет, приближаясь к серо-асфальтовому. Некоторое время их еще разделяла с набережной бело-меловая полоска балюстрады.
На причале зажгли огни, трепетные полосы потянулись к пляжу. Художники собрали акварели, движение людей стали по-ночному тревожны.
Денисов двинулся вправо. Ведущая к спасательной станции часть набережной оказалась неосвещенной; с одной стороны ее тянулся нескончаемый длинный забор, отделявший территорию Дома творчества от моря.
«Было темно… — писал Ланц. — Он вошел в калитку. Исчез…»
Маленькая станция спасателей напоминала клуб «Коммуна», в котором Денисов в детстве вместе с родителями просмотрел лучшие в его жизни фильмы; в нем была тоже металлическая лестница, по которой со двора можно было подняться в кинобудку. Как и «Коммуна», спасательная станция была щедра на наглядную агитацию — «Правила поведения на пляже», «Способы оказания первой помощи утопающим» — все в картинках.
Художник, показалось Денисову, был из спасателей, во всяком случае симпатии его были полностью отданы людям мужественной и смелой профессии: утопающий на плакате выглядел меланхоликом, отчаявшимся бороться за собственную жизнь, у спасателя были круглые, навыкате, горящие глаза борца. Правила тоже в первую очередь трогательно заботились о спасателе: «Приемы освобождения от захвата тонущего…»
Сразу за спасательной станцией начиналась гора — в эссе она по какой-то причине не упоминалась — невысокая, крутая. Со стороны улицы ее огибал забор.
«Но стука двери не было, — писал Ланц. — Я остался. Видимо, он заметил меня. Кто он?»
Денисов нашел калитку, она была заперта. Дом стоял в глубине, между забором и строением росли деревья, ни один звук не доносился из темноты.
«Было еще темно, когда он появился снова.
Я шел за ним. Разноцветные миражи виделись мне впереди, будто два телевизора — цветной и черно-белый — работали рядом. Меня колотило…»
«Может, нет никого…» — подумал Денисов про дом на горе.
Было поздно — по улице шли люди, сворачивали в черноту набережной. Там, где светильников не было, действительно
«Будто два телевизора — цветной и черно-белый…» — вспомнил Денисов.
У первого же светильника он снова раскрыл рукопись:
«Что? Что надо?» Я подошел, когда он уже сидел в машине. Высокий, выше меня. В очках. Мне показалось, он напуган. Я остановился.
«Анастасия не введет меня в свою компанию, — подумал я, глядя на симпатичного человека за рулем. Он показался мне совсем молодым. — Они связаны друг с другом с детства. В этом суть. Их родители знакомы. Дети переженились, и не по одному разу. Сами тоже. Я чужой. Она стесняется меня. Но я могу войти в их компанию и сам, если придусь по душе ее друзьям…»
«Курить найдется?» — спросил я его. Он кивнул. Сразу успокоился…»
Денисов нашел страницу, которую логически можно было считать продолжением, Ланц не оставил своего нового знакомца без наблюдения, выражаясь языком оперативного работника, скрытно сопроводил его в тот же адрес:
«Он оглянулся, исчез и отсутствовал минут семь, может, больше. На этот раз он меня явно не видел. Я стоял не шелохнувшись. Потом он появился снова, он нес что-то длинное, плохо различимое в темноте; оглядевшись, бросил рядом с забором. Когда шаги его не стали слышны, я подошел: в траве лежал багор, наподобие пожарного.
Я забыл, что у людей свои корысти, дела. Когда-нибудь мы посмеемся над перипетиями этой ночи…»
Сюда же можно было, видимо, подверстать оборванную снизу страницу, начинавшуюся словами:
«Перст судьбы — он племянник…»
Денисов спрятал бумаги.
«Где могла стоять машина, к которой ночью подходил Ланц? На платной стоянке? Тогда почему ни слова о соседних машинах? Почему сидевший за рулем был напуган? Чем?» — В истории, записанной Ланцем, было что-то важное.
Между Домом творчества и пансионатом набережная была полна людей. Играла музыка. С теплохода по радио приглашали желающих принять участие в вечерней прогулке по морю.
«С некоторыми мыслями, если потеряешь, никогда не встретишься, как с пронесшимся мимо болидом…» Это было особенно важно для людей его типа мышления, он знал. Не логическим, а по типу внезапного озарения.
За пансионатом набережная закончилась, Денисов прошел мимо небольших огороженных пляжей — в темноте их было плохо видно, — поднялся на пригорок.
Впереди открылся вид на палаточный город: десятки неясных огней, силуэты машин. Работали переносные телевизоры, до Денисова донеслась хриплая речь, транслировали детектив. Денисову показалось, он узнал: «Место встречи изменить нельзя»… Так ни разу ему не удалось досмотреть его до конца.
Между палатками сновали дети. Ни шлагбаума, ни административного здания с этой стороны автостоянки не было, они были со стороны шоссе.