Теперь или никогда!
Шрифт:
Однако хозяину эти качества молодого мастера даже нравились; во всяком случае, это куда лучше и солиднее, чем если бы парень оказался пустобрехом и балаболкой.
И еще было приятно, что мастер из хорошей, благонамеренной семьи, патриотично настроенной к новому порядку.
Воронько вышел, закрыв за собой дверь мастерской; мелодично звякнул колокольчик, привешенный над дверью.
Мастер молча проводил его глазами и принялся за новую работу — прибивать кожаную подошву к лакированным штиблетам шеф-повара немецкого
Не прошло и десяти минут, как хозяин мастерской вбежал, именно вбежал обратно. Лицо его побледнело. Подслеповатые глаза озабоченно моргали.
Он тяжело дышал и сразу же, вбежав в мастерскую, упал на стоявший около дверей стул.
— Ты… ты только подумай, — прохрипел Воронько. — Нет, ты только подумай…
Он вынул платок из кармана и судорожно вытер им свое разом вспотевшее лицо.
Не говоря ни слова, молодой мастер встал со своего места, отправился в глубь мастерской и вскоре появился снова, держа в руке стакан с водой.
— А ну выпейте, успокойтесь, — лаконично сказал он.
Воронько отпил несколько глотков.
— Господин Гомберг погиб, — торжественно произнес он. — Сегодня в семь утра, когда господин Гомберг выходил из дома, неизвестные злодеи выстрелили в него из пистолета, и на месте… — Голос его оборвался, он отпил воды из стакана. — Какой кошмар, какой ужас, подумать только!
Мастер сочувственно кивнул.
Воронько осушил весь стакан и вроде бы слегка пришел в себя.
Поистине человек никогда не знает, что ждет его в следующую минуту, да чего там минуту — секунду, полсекунды!
Ему вспомнился господин Гомберг, еще третьего дня сказавший ему своим скрипучим голосом:
«Я люблю точность во всем. Чтобы сапоги были готовы ровно в девять часов ноль-ноль минут. Понятно?»
И он, Воронько, поспешил согласиться с господином Гомбергом:
«Да, конечно, господин Гомберг, в девять часов ноль-ноль минут вы сможете обуть новые сапоги…»
Воронько недовольно окинул сапоги грустным взором.
Еще некоторое время тому назад они так радовали его, а теперь…
Слов нет, жаль господина Гомберга, безусловно жаль, но, в конце-то концов, почему он, хозяин мастерской, должен страдать больше других?
Ведь теперь, когда погиб господин Гомберг, пропали и затраты на сапоги, заказанные им. А ведь достать такую кожу было нелегко…
Казалось, молодой мастер разгадал мысли своего хозяина.
— Да вы не печальтесь, — спокойно сказал он. — Господина заказчика мы, ясное дело, не вернем. А расходы уж как-нибудь возместить надо бы…
— Что же ты предлагаешь? — грустно спросил Воронько.
— Я их переделаю: перетяну, посажу на новые колодки, и все, дело с концом. Да купит их кто-нибудь из ихних же офицеров, не беспокойтесь! Такие сапоги не пропадут.
И мастер снова мерно застучал молотком, прибивая гвозди к подметке.
—
У него не хватило сил высказать все то, что в этот миг он ощутил к своему мастеру.
Вот уж, действительно, ничего не скажешь, с мастером ему повезло. Безусловно повезло!
…Каждое утро, ровно в семь часов утра, господин Гомберг выходил из дома и садился в машину, чтобы ехать в свое учреждение, завоевавшее столь недобрую славу среди жителей города.
Господин Гомберг отличался необычайной, скрупулезной педантичностью.
Еще тогда, когда он был совершенно зеленым юнцом, он раз и навсегда выработал для себя правила жизненного поведения, которых старался неуклонно придерживаться, что бы ни случилось.
Вставал он всегда в одно и то же время, завтракал в точно установленные им часы, отдавал работе столько времени, сколько требовалось для того, чтобы не прослыть лентяем и не заслужить недовольства начальства.
Главное и незыблемое — всегда, постоянно, неуклонно думать о здоровье, о том, чтобы как-нибудь и чем-нибудь не повредить своему здоровью, необходимому фатерланду и фюреру. Все остальное приложится. Так учил его отец.
Война в известной степени нарушила правила, выработанные господином Гомбергом. Ничего не поделаешь, недаром французы говорят: на войне как на войне! Хотя они и неполноценная нация, но отдельные представители ее умели порой найти подходящие выражения.
Да, именно так: на войне как на войне!
Он дослужился до высоких чинов, начальство благоволило к нему, жители оккупированного города боялись его.
Еще никогда никому не удалось увидеть его расстроенным, несобранным, распустившимся. Никогда никому!
На родине, в далеком городе Штеттине, у господина Гомберга была семья, которой он был душевно предан: жена и двое сыновей, будущих солдат фюрера.
Каждый месяц господин Гомберг посылал своей семье богатые посылки и писал письма, проникнутые теплом, столь, казалось бы, чуждым ему.
И в это утро, последнее утро своей жизни, господин Гомберг встал, как и обычно, в половине седьмого. Побрившись и выпив чашку черного кофе (он не любил утренних завтраков, считая их вредными для здоровья), господин Гомберг по обыкновению записал в свой настольный блокнот:
«№ 1. Заехать в сапожную мастерскую за сапогами.
№ 2. Приказать отправить посылку с салом и домашней колбасой на родину.
№ 3. Договориться с начальником гестапо, провести совместный допрос двух пойманных, подозрительного вида людей, скорее всего связанных с партизанами.
№ 4. В 14.00 обед в ресторане.
№ 5. Переговорить с военным комендантом города фон Ратенау.
№ 6. Приказать прочесать лес, окружающий город…» И в скобках: «для проверки поступивших сведений о якобы появившихся там партизанах».