Теперь, — когда я проснулся…
Шрифт:
увидя негасимый свет.
«Пускай душа в смятеньи снова…»
Пускай душа в смятеньи снова…
Веленья духа ты твори…
Ведь до сих пор ты не готова,
Еще в тебе не стало слово
Преображенным изнутри,
Затем, чтоб радостно и молча
В нем светлом воссияла ночь.
Души не хочешь превозмочь.
Зачем она. Минуло пламя
Тревожны жадные уста,
А легкий дух, он вместе с нами
Глаголет вечными словами,
И глубина его чиста.
Кого зовешь? Врага ли, друга ль?
Стихии трепетной не тронь,
Пусть сам Господь раздует уголь,
Преображающий огонь.
18 июля 1921
«Так величав и так спокоен…»
Так величав и так спокоен
стоит в закате золотом
у Царских Врат небесный воин
с высоко поднятым щитом.
Под заунывные молитвы,
под легкий перезвон кадил
он грезит полем вечной битвы
и пораженьем темных сил.
В лице покой великой страсти…
Взлетя над бездной, замер конь…
А там внизу в звериной пасти
и тьма и пламенный огонь.
А там внизу мы оба рядом,
и это путь и твой и мой;
и мы следим тревожным взглядом
за огнедышащею тьмой.
А Он вверху, голубоглазый,
как солнце поднимает щит…
И от лучей небесных сразу
земная ненависть бежит…
Любовью в сладостном восторге
печальный путь преображен…
И на коне Святой Георгий,
и в сердце побежден дракон.
19 июля 1921
«Два крыла на медном шлеме…»
Два крыла на медном шлеме,
двусторонний меч.
А в груди такое бремя
несвершенных встреч.
Но земных свиданий
потеряла власть, —
он избрал другую радость —
неземную страсть.
И закованный, железный
твердо он пошел
над кипящей черной бездной
всех страстей и зол.
Сам измерил все ступени,
не глядя назад,
он склонил свои колени
лишь у царских врат.
И венец небесных лилий
возложила та,
чьих едва касалась крылий
строгая мечта.
Но, склоняясь пред Мадонной,
вспомнил он на миг
в красной шапочке суконной
милый детский лик.
То — она еще ребенком.
Все сады в цвету.
Как она смеялась звонко,
встретясь на мосту.
Но в раю земных различий
стерты все черты.
Беатриче, Беатриче.
Как далеко ты.
20 июля 1921
«И вечер стал. В овальной раме…»
И вечер стал. В овальной раме
застыла зеркала вода.
Она усталыми глазами
в нее взглянула, как всегда.
Волос спустившиеся пряди
хотела приподнять с виска.
Но вот глядит, и в жутком взгляде
и крик, и ужас, и тоска…
Тоска, тоска, а с нею вещий,
неиссякающий восторг,
как будто вид привычной вещи
в ней бездны темные исторг.
И видит в зеркале не пряди,
не лоб, не бледную ладонь,
а изнутри в зеркальной глади
растущий в пламени огонь.
Душа свободна. Нет предела,
и нет ей места на земле,
и вот она покинет тело,
не отраженное в стекле.