Теперь всё можно рассказать. По приказу Коминтерна
Шрифт:
Евреи очень агрессивны по отношению к другим видам людей. Они постоянно предпринимают попытки их уничтожить.
Для этого они развращают нашу молодёжь сексом, наркотиками и рок-музыкой, для этого они переписывают историю и так далее. Тут-то мы и подходим к теме общества вплотную. Дело в том, что на самом деле никакого общества не существует вовсе. Миф о существовании некоего абстрактного общества был придуман и внедрён в общественное сознание посредством скрытой пропаганды на телевидении евреями-сионистами. А внедрили его в годы Перестройки.
Внедрили для того, чтобы разрушить
И в СССР до Перестройки так и учили, что нет никакого общества, а есть разные объединения людей: нации там, классы и так далее. Между ними идёт непрерывная борьба: классовая, соответственно, национальная и так далее.
Вот это-то и есть правда! А все эти байки про общество, про демократию – это, извините, попперианский бред, и на этом надо кончать!
Всё, я закончил, – наконец произнёс я и немедленно выдохнул.
Класс взорвался аплодисментами.
Сергей Александрович был очень доволен.
После всего этого косплея Геббельса (не самого удачного, надо сказать) я в страшном волнении спустился с кафедры, чуть не грохнувшись на пол, и сел на своё место. Честно говоря, до стула я дошёл с трудом: от волнения едва на ногах держался.
Сергей Александрович говорил ещё долго.
Речь его была прекрасна.
Говорил он складно, живо, но при этом вполне литературно, никогда не запинался. Он умело вплетал в свою речь длиннющие цитаты на латинском, греческом, немецком и французском языках, постоянно шутил и вообще блистал своей глубокой эрудицией и ораторским искусством.
Я, честно говоря, поразился тогда широтой его кругозора. Он так свободно сравнивал то, что писал о человеке Платон с тем, что писал Руссо, Ницше и Маркс. Он приводил пространные цитаты из их сочинений, притом всегда сначала на языке оригинала, а потом уже в переводе. При этом он всегда пояснял лексические тонкости, разные значения тех или иных слов и так далее. При этом, однако, речь его не была громоздкой. Ветвистые аргументы он сводил к лаконичным обобщениям, сводя к общему знаменателю Маркса и Блаженного Августина, Платона и Сартра.
Словом, не каждый профессор МГУ смог бы такую речь произнести. Но о дремучем невежестве наших профессоров я расскажу потом.
А тогда я сидел, слушал себе Сергея Александровича и думал. Думал о том, как же хорошо быть учителем в школе. Знай только морочить ученикам головы латинской тарабарщиной. Выходи себе к доске – и болтай что в голову взбредёт. Короче, работа непыльная, хоть и платят мало. Это ведь тоже дело поправимое: вымогательство никто ещё не отменял. За пару лет, глядишь, и на квартиру собрать можно. Но зато можно спать с хорошенькими ученицами (или учениками, – кому как нравится), орать и ругаться сколько влезет, вообще творить всякий произвол и чувствовать себя важной шишкой.
И вот тогда-то я для себя решил: во что бы то ни стало буду учителем истории в школе, как Сергей Александрович.
И до того я размечтался, что подумал, как было бы хорошо закончить истфак МГУ, уехать в какой-нибудь провинциальный городок (в Осташков, например) и устроиться там учителем в школу. Потом купить себе небольшую хрущёвку,
Короче, мечтал я об эдакой пасторальной, простой, как палка, но при этом романтичной жизни провинциального учителя. Надо сказать, мечту эту я лелеял до конца десятого класса.
Короче, именно после знакомства с Сергеем Александровичем я всерьёз решил стать учителем.
Урок закончился. Все стали расходиться.
– До свидания, Сергей Александрович! – сказал я, выходя из класса.
– Зайдёшь сегодня ко мне? – спросил учитель, подмигивая мне правым глазом.
– Сегодня не могу, – ответил я. – Домой спешу.
– Ладно… – немного расстроено ответил он, слегка кивая головой.
– Я зайду завтра, – сказал я, желая его ободрить.
– Да, заходи после уроков завтра, – устало сказал Сергей Александрович, потирая глаза. – Пока.
– Да. До завтра, – с улыбкой ответил я.
Мы пожали друг другу руки.
Ладони у Сергея Александровича были жесткие, как дерево, и шершавые, как наждак.
Я вышел из класса.
На лестнице ко мне подошёл Миша.
– Марат, тут такое дело. – начал он. – Спросить просто хотел…
– Спрашивай, если хотел, – устало и равнодушно ответил я.
– А чего это тебя Пензин к себе зазывал? – спросил он, строя хитренькую улыбочку.
– Есть у Сергея Александровича ко мне одно дело, –ответил я подчёркнуто сухо и официально.
– Ага. Понятно! – воскликнул Миша, теперь уже улыбаясь во весь рот. – Комната с оружием, да? Я угадал?
Я аж в ступор впал от удивления.
– Как? – спросил я, но сразу запнулся. – Откуда ты знаешь?
– Расслабься, – махнул рукой Миша. – У нас эту его «великую тайну» каждая собака в школе знает. А уж я-то ему ещё и чистить всё это хозяйство помогал. Мы тогда вместе с Денисом полночи у него за пятёрки по истории ебались. А комната-то – дышать нечем. Ни тебе вентиляции, ни окошечка. Так этот козёл ещё и дверь открывать запретил. Вдруг, мол, зайдёт кто-то. А кто тогда ночью, спрашивается, зайдёт, кроме охранника, который кореш его? Хотя оценки он нам поставил, как обещал. Я-то ведь сразу всё уловил. Как он про Баркашова начал молоть, – так я и смекнул, что щас он тебя в чулан свой поведёт. Мы потому-то с Деном в столовке и задержались, что думали, вы там пол-урока ебаться будете, а вы быстро как-то всё кончили…
– Что, и все учителя знают? – удивлённо спросил я. –директор?
– И директор, – спокойно подтвердил Миша. – Не знают только чинуши из всяких там гороно и прочих обрнадзоров. Но эти-то вообще ничо не знают. Они там все… – тут Стефик постучал себе по лбу кулачком. –Короче, они там такие дебилы… Сказочные просто! Мы над ними всё школой ржём с учителями вместе. Я реально нигде больше таких тупых не видел. Поражаюсь просто. Как их вообще берут туда? Или в инспекцию специально самых тупых отбирают. Не знаю, короче… Но комната у Сергея Александровича реально крутая!