Терновая цепь
Шрифт:
За окном стемнело, и лампы в холле были тусклыми; в полумраке лицо Джеймса показалось ей угловатым, худым и суровым. Впервые с той минуты, как она убежала из Безмолвного города, Корделии пришло в голову, что признания в любви может оказаться недостаточно. Джеймс все равно может отвергнуть ее, сказать, что у них нет будущего. Корделия спешила к нему, летела, как на крыльях, но, несмотря на это, она могла его потерять.
– Я скрывала их несколько лет. Все годы, что я любила тебя. Я влюбилась в тебя, когда ты болел жгучей лихорадкой, мы были еще детьми, и с тех пор люблю.
– Но ты ни разу не…
– Я же думала, что ты влюблен в
Его дыхание участилось, и он прошептал:
– Я разрушил чары нечаянно, не зная, что происходит. Да, я сопротивлялся, но я не подозревал, что в моем сердце идет борьба. Браслет сломал не я, а моя любовь к тебе. – Он перебирал в пальцах прядь ее рассыпавшихся волос. Когда он снова посмотрел на нее, в его глазах светилось изумление и восхищение. – Если бы не ты, моя Маргаритка, я бы давно стал рабом Велиала. Потому что в этом мире нет ни одной женщины, которую я мог бы любить хоть вполовину так же сильно, как я все это время любил тебя, моя самая прекрасная, самая восхитительная, моя драгоценная супруга. Мое сердце бьется ради тебя, – сказал он. – Для меня существуешь только ты, и так будет всегда.
Корделия расплакалась. Это были слезы облегчения, счастья, радости, желания. И они оказались красноречивее любых слов и окончательно убедили Джеймса в том, что Корделия действительно его любит.
– Маргаритка… Маргаритка… – Он осыпал страстными поцелуями ее шею, осушил слезы, блестевшие на ее щеках, целовал грудь, плечи, губы. Она прижалась к нему и пылко поцеловала в ответ; жар ее губ, дыхание, жесты говорили о безграничной любви.
Корделия сняла с него пиджак; револьвер, который Джеймс носил в кобуре на поясе, впивался ей в бок, но ей было все равно. Потом расстегнула пуговицы на рубашке, начала целовать горло, грудь, плечи. Его кожа имела солоноватый вкус.
Когда Корделия провела кончиком языка по шее мужа, он застонал.
– Ты не можешь представить, как сильно я желал тебя, – прошептал Джеймс. – Каждая минута жизни в этом доме с тобой, моей женой, была для меня полна блаженства и муки. – Он приподнял ее юбки, провел ладонями по бедрам, гладил кончиками пальцев колени, обтянутые шелковыми чулками. – Ты не знаешь, что ты сделала со мной… когда пришла ко мне, чтобы я помог тебе снять платье… в нашу первую брачную ночь…
– Я думала, что смутила тебя, – ответила она, осторожно прикусывая его подбородок. – Мне показалось, ты хотел, чтобы я ушла.
– Да, я хотел, чтобы ты ушла, – пробормотал Джеймс, уткнувшись ей в шею. Он снова обнял Корделию и ловко расстегивал крючки у нее на платье. – Но лишь потому, что я сдерживался из последних сил. Мне хотелось наброситься на тебя, но я представлял твой ужас и отвращение… Если бы ты поняла, что я хочу сделать с тобой…
– Я не пришла бы в ужас и не испытала бы отвращения, – возразила Корделия,
Джеймс издал какое-то бессвязное восклицание, как будто она вонзила нож ему в сердце.
– Корделия, – хрипло повторял он.
Он сжал ее бедра, сделал движение навстречу, но в следующую секунду уже поднялся и протянул ей руку.
– Нет, это не должно произойти у нас в первый раз на лестнице, – выдохнул он, – хотя у Эффи сегодня выходной, но, поверь мне, я не хочу ждать.
– Тогда почему бы и нет? – хихикнула она.
Никогда в жизни она не ощущала такого счастья, такой легкости. Он поднял ее и понес вверх. Когда Джеймс дошел до двери ее спальни, Корделия обняла его за шею; он несколько раз подергал за ручку, но дверь не открывалась – либо она была закрыта на замок, либо ее заело. Джеймс пробормотал нечто очень похожее на «К дьяволу эту дрянь», вытащил револьвер и выстрелил.
Дверь распахнулась. Корделия ахнула от неожиданности, потом рассмеялась. Джеймс перешагнул через порог ее – нет, их – спальни, опустил Корделию на кровать и швырнул оружие в угол.
Он сел на постель и начал торопливо скидывать с себя одежду. Корделия, словно завороженная, смотрела, как полетели на пол ботинки, следом за ними рубашка; и вот он уже был рядом с ней, жадно целовал ее, а она гладила его обнаженное горячее тело, спину, мускулистую грудь. Его кожа была такой нежной. Он зарычал, не отрываясь от нее, и она ощутила незнакомый жар где-то внизу живота.
– Пожалуйста, – шептала она, не зная, о чем просит, но Джеймс приподнялся, сел, прижав ее к кровати, и посмотрел на нее сверху вниз. Его желтые глаза показались ей в этот момент хищными, как у тигра.
– Тебе очень дорого это платье? – спросил он. – Потому что я могу снять его с тебя медленно, а могу быстро…
– Быстро, – сказала Корделия, и у нее перехватило дыхание, когда он взялся за вырез платья и одним движением разорвал его надвое.
Это было не так легко, как, например, порвать кусок кисеи – у платья была плотная подкладка, жесткие вставки, пуговицы, крючки, но Джеймс разорвал его без малейших усилий, как бабочка, высвобождаясь из куколки, разрывает хрупкую оболочку. Корделия задыхалась и смеялась, когда он рванул юбку, отбросил ее, и масса коричневого шелка сползла с постели на ковер. Но, увидев выражение его лица, она смолкла.
Она знала, что лежит перед ним почти нагая, в легкой батистовой сорочке, едва прикрывавшей бедра, и что сквозь тонкую ткань он может видеть все ее тело. Грудь, живот, бедра. Она подавила инстинктивное желание скрестить руки на груди, чтобы закрыться от его пронизывающего взгляда. Джеймс пожирал ее взглядом. Это было первое слово, которое пришло ей в голову: казалось, он хотел прижать ее к кровати и поглотить ее.
Джеймс приподнялся над ней, опираясь на локти. Корделия коснулась его плеч, чувствуя, как напряжены мышцы. Она знала, что он намеренно сдерживает себя. Это была их первая брачная ночь, наступившая с большим опозданием, и он хотел, чтобы все произошло так, как пишут в книгах. Хотел, чтобы она отдала ему себя, хотел владеть ею, и, хотя она точно не знала, что это означает, она тоже хотела этого. Она жаждала его, но он сдерживался ради нее, и поэтому она осмелилась спросить: