Террариум черепах
Шрифт:
– А как же Макс? - спрашиваю и ничего не
испытываю. Всё так, как и ожидалось. Весь наш спектакль
– бессмысленная постановка, ведущая в никуда. - Он вон,
убивается по тебе.
Лера ухмыляется и пожимает плечами.
– Пусть. По мне все убиваются.
– Кроме Георгия.
Лера сухо улыбается и качает головой.
– Теперь и Георгий.
Я не знаю, как Лере это удаётся, чёрт возьми. Но
факт остаётся фактом. Ей упиваются, по
все парни нашей школы. И других школ тоже. И вообще
все парни.
Шестьдесят два
Вера позвонила в восемь вечера. Быстро, чётко,
спокойно, без истерик и лишних предисловий, она сказала,
что Ирка с Андреем попали в аварию на его байке.
Назвала номер больницы и попросила приехать. Я так
же быстро и спокойно собралась, заказала такси и приехала.
В палату нас не пустили. Рядом с дверью дежурят
родители Ирки, наши кучкуются чуть поодаль. Лера,
Вера и даже Макс. Надо же. Подхожу к ним.
– Ну что? - спрашиваю.
– Сказали вроде, жить будет, - говорит Лера. Они с
Максом друг на друга даже не смотрят. Как дети, ей-
богу.
Мы долго сидим, сидим, ждём непонятно чего.
Макс сидит рядом со мной. Я чувствую, что он
хочет что-то сказать. И наконец говорит, тихо, чтоб
никто не услышал:
– Ань, это ведь была глупая затея, верно? Ну, ты
и я…
Я киваю.
– Да, Макс. Увы, но да. Бессмысленная и глупая.
– Но мы ведь неплохо провели время?
Я чуть грустно улыбаюсь.
– Это да.
– Мы не друзья?
– Никаких друзей.
– Отлично.
Я киваю. Вот всё и разрешилось. Слава богу.
Сначала в палату Ирки заходят родители. Потом мы.
Она вся в синяках и ссадинах. Особенно на лице и
руках.
– Выглядишь ужасно, - говорю.
– Ты тоже, - не остаётся в долгу Ирка.
– Но я-то всегда так выгляжу, а тебе личико авария
изрядно подпортила.
Верка тыкает мне локтем в бок.
– До свадьбы заживёт, - беспечно отзывается Ира.
– С кем из этих троих? - спрашивает Лера.
На этот раз локоть Веры прилетает в бок ей.
Ирка смеётся, но её хриплый смех тут же обрывается.
– Чёрт, спина, - сипит она.
Ирка - везунчик, если в данной ситуации это слово
вообще применимо. Она отделалась лёгким сотрясением,
ушибами и ссадинами. А вот Андрей сломал ногу.
Мы сидим у Иры часок, а потом собираемся по
домам.
Когда я возвращаюсь, мама тут же строго спрашивает:
– Ты где была?
– Ирка на мотоцикле разбилась. Я в больницу ездила,
–
– С ней всё хорошо? - обеспокоенно спрашивает мама.
– Да что с ней сделается. Пара ушибов и сотрясение.
Ирка, зараза, живучая, как собака.
Мама с большим неодобрением смотрит на меня, а я
пожимаю плечами, мол, это же правда.
– Ладно, пойдём поедим, - говорит.
Мы сидим за столом, едим, и я всё-таки решаюсь
спросить:
– Мам, а что там у тебя с отцом Макса?
– Хорошо всё, - пожимает плечами она.
– Вы знакомы… сколько? Три месяца?
– Четыре.
– Вот. И что у вас?
Мама тепло улыбается.
– Хорошо всё у нас. И я бы тебе советовала в это
не лезть.
– Ну, секрет, так секрет.
Дальше мы сидим молча, наслаждаясь уютной тишиной.
Мне комфортно и спокойно. Я знаю, что мне ни с кем
и никогда не будет так хорошо, как с моей замечательной,
всепонимающей мамой.
Это был последний день, когда я видела Леру. Тогда
был июнь, все экзамены сданы и она уехала. Никому
ничего не сказав, не попрощавшись. Только прислала нам
троим SMS-ки: «Не скучайте, сучки». Конечно же, мне
было грустно, я сожалела. Но что такое моё сожаление
по сравнению с огромным всепоглощающим чувством
облегчения? Всё, наконец-таки, встало на свои места,
вернулось на круги своя, и я не могла этому не
радоваться. Если бы я знала, как сильно ошибалась…
Шестьдесят три
Утро первого сентября встретило меня прижжённой
утюгом блузкой, пролитым кофе, порванным шнурком
кеда и, наконец, маминым истеричным:
– Опоздаешь ведь, Энни!
Сама знаю. Быстро скидываю кеды, напяливаю балетки.
Они жмут и натирают, за что опять же спасибо маме,
купившей это адское творение без меня.
Поворачиваюсь к зеркалу и застываю. Вроде всё так
же, но что-то изменилось. Волосы всё такого же неприятно
землистого оттенка, глаза бесцветные, безжизненные, под
ними серо-коричневые круги, слишком тёмные, чтобы я
могла их замазать, губы изодранные, иссушенные, бледные,
кожа тоже бледная. Но эта не та фарфоровая
аристократическая матовая белоснежность. Это неприятная, с
едва заметным сероватым оттенком, мертвенная бледность.
Господи Боже мой, ну и лицо.
Мешковатые чёрные брюки, свободная белая блузка,
застёгнутая на все пуговицы под самое горло, и пучок
на голове дополняют картину. Аня нынче просто писаная