Террариум черепах

Крис-Джейн Кира

– Почему?

– Потому что…

Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я

люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю

тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я

люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

– …мы друзья. А друзья обычно помогают друг другу.

– Я рассказал тебе это не для того, чтобы ты лезла

не в своё дело.

Я ощутила сильный укол вины.

– Да. Я знаю. Но я не могла ничего не

сделать, что

было в моих силах.

Как всегда.

Не в силах больше говорить об этом, я молча захожу

в дом и закрываю дверь.

После того разговора Художник ушёл и больше не

появлялся. Вообще. Не звонил. Не приезжал. Я, если

честно, не очень-то и удивилась. Я очень надеюсь, что

я хоть как-то смогла помочь, и если так, скорее всего,

у Художника жизнь стала налаживаться, и ему сейчас не

до меня. И я не думаю, что в скором времени будет до

меня. Глупо как-то. Я вечно пытаюсь устроить всем личную

жизнь, а сама остаюсь у разбитого корыта. Хотя я вовсе

не жалею, что пошла к Маше, но…

И если раньше сердце пело, просыпалась я с мыслью

о Художнике и, думая о нём, хотела улыбаться, хотела

держать его руку в своей руке, хотела говорить с ним

часами напролёт, то сейчас всё вернулось на круги своя.

Я по-прежнему люблю Володю, по-прежнему лелею свои

чувства к нему, не желая от них отказываться, будто

чёртова мазохистка. Но небо снова просто небо, а асфальт

снова просто асфальт. А я - снова просто я. Раньше

любовь к Володе делала меня счастливой. Сейчас она

заставляет мучиться, отметая на второй план всё другое.

Но я справляюсь. Господи, да я ведь всегда справляюсь!

Никакой грусти. Никаких слёз или истерик. Никакой

депрессии. Видимо, мой странный организм реагирует на

стрессовые ситуации по-другому. На меня навалилась

привычная заторможенность. Всё как раньше. Безразличие,

отсутствие аппетита, бессонницы. Всё как два года тому

назад… И это даже не то, что было год назад, когда я

стала невольным свидетелем совокупления Макса и Леры.

Нет. Просто…

Словом, я вернулась.

Ирка заливисто смеётся, болтая о чём-то с Андреем.

наверное, ему её смех кажется приятным, но меня он

раздражает. Андрей смотрит на Иру преданно, влюблённо.

Мне хочется скривиться. Вместо этого я отворачиваюсь

от них и продолжаю доделывать домашнее задание по

физике. Верка залетает в класс, запыхавшаяся, с нежно-

розовым румянцем на щеках. Она падает на стул рядом

со мной и улыбается. Я коротко бросаю «привет».

Продолжаю

писать. Вера что-то тараторит. Периодически

проскакивает «Макс». Я не слушаю. Пишу. Поднимаю

голову. Встречаюсь взглядами с Максом. Снова опускаю

голову. Ощущаю привычное безразличие. Оно опутывающее,

словно кокон, замораживающее не только морально, но и

физически, топящее меня в серой безнадёге собственной

бесчувственности и равнодушии ко всему и вся.

Ирка подходит ко мне, садится рядом. Я оглядываюсь.

Вера сидит на парте Макса. Они о чём-то оживлённо

переговариваются. Я и не заметила, как она ушла.

– Совсем плохо? - спрашивает Ира.

Я непонимающе хмурюсь. О чём она?

– Я имею в виду… Ты, Володя… - она осекается. -

Анька, ты вообще живая?

– Я о нём и не думаю, - отвечаю. Мой голос

бездушный, лишённый эмоций, будто голос робота.

Это не совсем правда. Я думаю о Володе. Но так

отстранённо, будто он за тысячу километров, а я его

никогда прежде не знала.

– Аня… - она вновь замолкает, словно не может

подобрать нужных слов. - Ты обдолбалась, что ли?

Я знаю, что она пытается разрядить обстановку, при-

вести меня в чувство, но у неё не получится. Я - это

снова я, и ей придётся привыкать ко мне прежней. Заново.

После первого урока ко мне подходит Нина Игорева.

– Пойдём покурим.

Я киваю. Выходим на улицу, заходим за школу.

– Ну, как дела вообще? - небрежно спрашивает.

Я знаю, что она не испытывает неловкости, не

пытается выведать что-либо нелепой попыткой начать

вымученный разговор. Просто спрашивает.

– Никак, - пожимаю плечами.

– Уже неделю ходишь, как убитая.

– Не высыпаюсь.

Тут Игорева резко бросает сигарету, затаптывает.

– Это что ещё такое? - восклицает женский голос. Я

оборачиваюсь. Литераторша стоит перед нами с видом

«какого, мать вашу, хрена?». Я молча смотрю на неё.

Затягиваюсь.

– Леонова, немедленно потуши сигарету!

Я снова затягиваюсь, поднимаю руку и тушу окурок

о запястье. Жжёт. Больно. Терпимо. Кожа плавится. Пахнет

горелой плотью. Неприятно. Один большой бледно-красный

круглый след и много более тусклых вокруг. Кожа пылает.

Больно. Очень.

У Ирины Максимовны вытягивается лицо. Я кидаю

бычок на асфальт и иду обратно в здание.

Биология. Ира сваливает в середине урока,

попросившись выйти. Через несколько секунд после её ухода