Террариум черепах
Шрифт:
Тут он встаёт и снимает водолазку. На груди в
области сердца красуется моё имя. Моё долбаное, мать
его, имя. У меня вытягивается лицо.
– И когда она смоется? - спрашиваю.
– Никогда.
Я закрываю лицо ладонью и тяжело вздыхаю:
– Господи, что ж ты за придурок… - Убираю руку
от лица и ядовито интересуюсь:
– А где тату с именем Маши?
Володя вновь усаживается на стул и как ни в чём
не бывало отвечает:
–
– И после этого ты хочешь, чтобы я относилась к
тебе серьёзно? Да ты же ребёнок и поступки у тебя
ребяческие. Пытаешься что-то кому-то доказать - бросаешь
учёбу, уходишь из дома, набиваешь татушку… Да всё,
что угодно, кроме нормальных взвешенных решений.
Он хмыкает, встаёт со стула, подходит к дивану и
садится рядом со мной на корточки.
– И что, по-твоему, такое нормальное взвешенное
решение?
– Эм… - я вдруг не знаю, что ответить.
– Познавательно.
– Ну уж точно не набивание татуировки! - нахожусь я.
– Я-то думал, тебе понравится.
Я вздыхаю.
– Зачем?
– Хотел доказать тебе.
– По-детски как-то.
– А я по-другому не умею. Это ведь ты у нас
взрослая.
Я усмехаюсь и цитирую:
– Ты иногда забываешь, что мне одиннадцать.
– И то верно.
– Где ты был всю неделю? - выпаливаю.
– Пил, - спокойно отвечает Володя.
– Почему перестал?
– Взял себя в руки.
– Серьёзно? - скептически интересуюсь я.
– Олег приходил, - всё же признаётся.
– Что сказал?
– Что я идиот.
– Почему?
– Потому что не борюсь.
– И тогда ты пошёл и сделал тату?
– Ну, сначала я опохмелился.
– Я люблю тебя.
– А я тебя.
Что я теперь маме скажу?..
Сто семь
Моя, можно сказать, райская жизнь началась с ночного
кошмара. Мне снилось, что Володя уходит от меня. Я
стою посреди огромной улицы, пустой, за исключением
деревьев, обступивших длинную, без конца и края,
асфальтированную дорогу и низко склонивших к ней
свои понурые головы. И вот стою я на этой самой
дороге, бледно-жёлтый закат окрасил усталые деревья в
мутно сизый цвет, асфальт тускло поблёскивает в лучах
заходящего солнца. Я вижу, как Володя уходит. С
каждым шагом он всё дальше и дальше от меня, мне
кажется, будто нас разделяют тысячи километров. Тогда
я зову его, но он не отзывается. Я кричу его имя
снова и снова, захлёбываясь отчаянием, но всё тщетно.
Меня окутывает липкий
Паника. Я в панике. Она, словно удавка на шее, медленно,
но верно душит, лишая остатков здравого смысла. Я громко
кричу. Чувствую поток горячих слёз. Продолжаю кричать.
Кричать и рыдать.
И проснулась я, как уже повелось, рыдая. Я осознала,
что звала Володю не только во сне, но и наяву. Но на
этот раз, впервые за всё время, он рядом. Невозможно.
Невозможно выразить силу огромного чувства облегчения,
окатившего меня с головы до ног, когда я услышала его
хриплый, приносящий успокоение голос и поняла, что не
одна в своей одинокой пустой комнате, как было раньше.
Я просыпаюсь в кровати Художника. Оглядываюсь.
Полумрак. Так как я всегда просыпаюсь в шесть, нетрудно
догадаться, сколько сейчас времени. Осторожно, чтобы не
разбудить Володю, выбираюсь из постели. Останавливаюсь
перед своей хаотично валяющейся на полу одежде и пару
секунд меланхолично пялюсь на них. Прямо цирк устроила.
Дорогие шмотки напялила. Туфли. Которые, кстати,
расклеились от сырости. Чёртов дождь. Жалко их. Мама
расстроится. Наклоняюсь и поднимаю кремовую блузку с
коротким рукавом и брюки. Смотрю на них, раздумывая на
черта мне всё это. Затем надеваю. Предстоит тяжёлый
разговор с мамой. Но это позже.
Сто восемь
Когда я была совсем маленькой, папа катал меня на
своём автобусе. Он был водителем и много работал. Так
же на него часто сваливалась починка разного транспорта.
Папа был профи в том, что касалось автомобилей.
Легковых и огромных. Даже один раз на тракторе меня
катал. То ещё развлечение! Кататься на автобусе мне
нравилось безумно. Особенно, когда там никого не было.
Я всегда любила забраться на самое высокое сиденье и
смотреть в окно, потому что с высоты автобуса это
кажется невероятным. Казалось. В моём возрасте. Однако,
двенадцать лет прошло, а страсть к автобусам осталась.
– Хочешь поговорить о его пагубном влиянии на тебя?
Я приподнимаю бровь, ёрзая в кресле. Чувствую себя
так, будто мама после этого разговора вынесет мне
приговор: «казнить, нельзя помиловать».
– Нет.
– А твоих побегах из дома посреди ночи из-за него?
– Нет.
– А о сексуальной стороне ваших отношений?
Ёрзаю ещё больше.
– Точно нет.
– Но она ведь есть?
– Да.