Терророгенная угроза современному миропорядку в контексте управляемости и противодействия

Пинчук Андрей

Но и эти позиции отмеченных авторов не исчерпывают всю разноголосицу в понимании террора и терроризма, и их соотношений. Многие пошли еще дальше, и расширили эти понятия до явлений, которые ранее воспринимались совершенно обособленно. Некоторые к ним относят и партизанское движение, вооруженный конфликт, или, как В. И. Ленин, даже войну и т. п. Связано это с тем, что на уровне определения террора и терроризма, как явлений, в основе которых лежит страх и насилие, в последнее время часто возникают трактовки любой угрожающей силы в политических целях.

Например, у вооруженных сил (армии) государства, одной из целей является устрашение противника, как мера недопущения возможной агрессии. С этой точки зрения применение военной силы и терроризм – родственные понятия; в этой же связи, ядерные ракеты в состоянии готовности к запуску – тоже терроризм. В развитие такой логики общеуголовная преступная среда, создающая фон криминальной угрозы, также является террористической.

Кроме того, в настоящее время «терророгенность» современных войн в полной мере характеризуется качеством

ассиметричности. Такие войны происходят на фоне многоуровневого различия сил, средств и методов борьбы у противоборствующих сторон, при их сходстве как в декларировании т. н. «точечных» ударов с обеих сторон, так и по совершенно противоположным декларируемым результатам: уничтожаются в обоих случаях преимущественно не виновники насилия, а мирное население.

Можно согласиться с В. Н. Конышевым, который утверждает, что масштабы, способы и интенсивность использования военной силы становятся все более гибкими [64] . Появились такие понятия, как «превентивная оборона», «стратегическая авиационная война», «информационная война», «нетрадиционная война», «внутренняя война», «операции иные, чем война», «операции по национально – государственному строительству». Эти термины, вводимые в оборот не только учеными, но и военными, не всегда корректно определены. Едва ли можно говорить об их соответствии международному праву. В результате, с одной стороны, стираются границы между открытыми военными действиями и тайными операциями. Последние не различают государственных границ, мирное и военное время, военные и гражданские объекты, военное и гражданское население. С другой стороны, в реализацию и планирование силовых акций США все чаще вовлекаются гражданские учреждения: госдепартамент, министерство финансов, частные фонды и фирмы. Размывается прежнее значение силовых действий и критериев применения силы, что ярко проявляется в так называемых «гуманитарных интервенциях» и «операциях по принуждению к миру».

64

Конышев В. Н. Американский неореализм о природе войны: эволюция политической теории. СПб.,2000. С. 16.

Причем у сторонников идеи о том, что терроризм и война постепенно смыкаются между собой, есть некоторые правовые основания к таким утверждениям. Например, в Военной Доктрине России 2010 г. распространение международного терроризма отнесено к основным внешним опасностям [65] . Аналогичный подход был и в ранее действовавшей Военной Доктрине, согласно которой международный терроризм был назван одной из основных внешних угроз военной безопасности России, а упоминание уже просто терроризма без приставки «международный» было сделано и в перечне основных внутренних угроз именно военной безопасности, вооруженный конфликт охарактеризован высокой вовлеченностью в него и уязвимостью местного населения, широким использованием диверсионных и террористических методов» [66] .

65

Военная Доктрина Российской Федерации. Утверждена Указом Президента Российской Федерации от 5.02.2010 № 146. п.8., п. п.к).

66

Военная Доктрина Российской Федерации. Утверждена Указом Президента Российской Федерации от 21.04.2000 № 706 Ст. ст. 5, 6.

Основанием к этому также является то, что зачастую терроризм направлен на провоцирование войны, а совершаемые теракты являются формальными поводами для ее начала. Наиболее ярким и известным примером этому является убийство 28 июня 1914 г. австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда сербским студентом Гавриилом Принципом, членом сепаратистской организации «Молодая Босния», что явилось одним из поводов к началу Первой мировой войны.

Однако ряд международных документов разграничивает войну и терроризм. Правила ведения войн довольно четко регламентированы в вопросах их ограничений такими документами, как Устав Организации Объединенных Наций, Женевские конвенции и Римский статут Международного уголовного суда. Эти акты регулируют и сдерживают решения государств в отношении применения силы.

Тоже можно сказать и о разнице между терроризмом и партизанской войной, поскольку последняя представляет собой составную часть общей борьбы народа за свой суверенитет, воплощенный в суверенитете государственном. Как справедливо подчеркивал О. В. Будницкий, определяя различие партизанской войны советского народа во Второй мировой войне, «Партизанские отряды не просто выражали интересы народа, они состояли из самого народа, борющегося за свое освобождение. Другое дело терроризм, который никогда не имел и не имеет сколь-нибудь прочных корней в общественной среде, и ничьи интересы, кроме собственных интересов самих членов террористических группировок, он не отражает» [67] .

67

Будницкий О. В. История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях. Ростов-на-Дону, 1996. С. 204.

Но, например, Ю. М. Антонян, освободительную борьбу советских партизан против немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной

войны отнес к разновидностям терроризма [68] . И хотя автор пытается в какой-то мере сгладить возникшее противоречие указанием на то, что он имеет в виду не уголовно-правовое, а криминологическое понимание терроризма, однако нельзя не согласиться с И. Даньшиным, что это ничего не меняет, поскольку и уголовно-правовое и криминологическое понимание возможны лишь в отношении преступлений и смежных с ними явлений, ибо криминология «представляет собой комплексную науку о закономерностях преступности и ее конкретных проявлениях, личности преступника, факторах, причинах и условиях, порождающих, обуславливающих преступность и отдельные преступные посягательства, а также о формах и методах социального и нормативного воздействия на них в целях контроля за этими негативными явлениями» [69] . То есть криминологическое понимание может существовать здесь только в том случае, если партизанское движение рассматривать в качестве разновидности преступной деятельности, что, безусловно, неверно. К тому же позиция Ю. М. Антоняна неизбежно ведет к отождествлению понятий «терроризм» и «война», а соответственно террористических и освободительных организаций, которые ни в коем случае смешивать нельзя.

68

Антонян Ю. М. Терроризм. Криминологическое и уголовно-правовое исследование. М., 2006. С.42.

69

Даньшин И. Н. Введение в криминологическую науку. Харьков, 1998. С. 10.

В частности, отграничивая национально-освободительное движение от международного терроризма, Е. Г. Ляхов совершенно точно указывает на следующее: «Решить вопрос о том, относить или не относить ту или иную организацию к освободительной или террористической, следует, опираясь на понятия и признаки нации (народа), борющегося за свое освобождение, и международного терроризма. …Международные права борющейся нации (народа) предопределяются правом на самоопределение. Нация в лице соответствующей организации может… применять в любой форме принуждение против государства-колонизатора и агрессора, пользоваться в процессе борьбы международной помощью и защитой… Акты международного терроризма являются международными преступлениями, то есть, запрещены международным правом. Таким образом, группы, совершающие их, не могут претендовать на название освободительной организации» [70] .

70

Ляхов Е. Г. Терроризм и межгосударственные отношения. М., 1991. С. 41–42.

Американский политолог М. Креншоу также делает попытку разграничить террористов и борцов за свободу. Она отмечает, что терроризм не может быть определен, пока не проанализированы сам акт, его объект и возможность успеха. Согласно такой позиции, борцы за свободу правомерно используют военную тактику для поражения политической «мишени». Их действия получают наибольшую легитимацию, когда они имеют шанс одержать победу. Если речь идет о терроризме, то он не может отвечать, по крайней мере, одному из условий: наличие военной тактики, военной мишени и шанса победить. М. Креншоу также предлагает не смешивать терроризм и революционное насилие. Терроризм в ее трактовке – социально и политически неприемлемое насилие, направленное на гражданский объект для достижения психологического эффекта [71] . Но и этот аналитический подход имеет уязвимое место: кто имеет власть определять, что легитимно, а что – нет, тот может решить, что считать терроризмом.

71

Цит. по: Володин А. Г., Коновалов В. Н. Международная безопасность и проблемы терроризма. М.,2003. С. 42.

Отдельного внимания с точки зрения определения генезиса современного международного терроризма заслуживает такая категория современных международных отношений, как международное военное вмешательство. Само научное обоснование правомочности подобного вмешательства связано с такими теоретиками, как Л. Эксуорси, Г. Саламе, В. Зартман [72] , и основано на идее того, что при глобализации государство частично теряет способность к всестороннему обеспечению безопасности человека. Это в свою очередь требует вмешательства извне международными силами. Основным отличием военного вмешательства от миротворческих операций является то, что в последних вооруженные силы применяются как ограниченная мера обеспечения мирного процесса. В военном же вмешательстве широкомасштабное применение военной силы является основным содержанием. При этом цель вмешательства – нанесение военного поражения противнику и принуждение его либо к выполнению политических требований или к свержению политического режима. Под вмешательством в международных отношениях понимается любое действие, посредством которого один субъект вторгается в компетенцию и прерогативы другого.

72

См.: Международные отношения: теории, конфликты, движения, организации. М., 2007. С. 77, 94; Лебедева М. М. Мировая политика. М., 2006. С. 213.