Тигриное око (Современная японская историческая новелла)
Шрифт:
— Однако непонятно, почему прием этот называется «Клыки Дракона».
— Действительно непонятно. — Окунодзё слегка склонил голову. — Так или иначе, в школе Ёсицунэ Симмэйрю есть такой тайный прием, «Клыки Дракона».
— И теперь насчет Тогаси Сакаэ, — сказал Окунодзё. Тору попросил его разузнать и о Сакаэ.
— Отца его зовут Дзиросабуро, и он был одним из лучших в этой школе. Ему оставалось совсем немного до высшей степени, мэнкё, и, говорят, он был сильнейшим среди телохранителей кати.
— И что-то случилось, верно? Его зарубили?
— Именно, — проговорил Окунодзё и рассказал следующую историю.
Однажды, когда Дзиросабуро вернулся
190
Тамэсигири — проба меча. В Японии в настоящее время как остроту меча, так и мастерство фехтовальщика проверяют на бамбуке. В прошлом это делалось во время смертной казни преступников или нищих.
Проверка меча была поручена двоим — Дзиросабуро и Мива Кадзаэмон, который также служил в кати. Дзиросабуро превосходным ударом разрубил тело по линии итинодо, то есть поперек груди, пониже подмышек. Его меч рассек тело пополам и вонзился в пол эшафота. А вот когда Мива рубил тело по линии нинодо, то есть поперек бедер, то меч у него застрял на полдороге. Вообще-то когда испытывают меч, то вовсе не имеют в виду состязание в мастерстве. Однако при этом всегда выясняется, кто силен, а кто слаб. Другими словами, стало очевидно, что меч наточен хорошо, но заодно стало понятно, что Дзиросабуро куда лучше владеет мечом, чем Мива.
Дзиросабуро было тогда тридцать пять, Мива — старше на год. Видно, в нем так силен был дух соперничества, что он от избытка переживаний не смог нанести точный удар.
— Хотел покрасоваться, да перестарался, — сказал он тогда с натянутой улыбкой.
— Казалось, ничего особенного не произошло. Но однажды Дзиросабуро привелось сопровождать даймё, [191] направлявшегося в Эдо на санкин. Когда процессия находилась между Оивакэ и Каруидзава, Дзиросабуро вдруг потеряли из виду. Потом его нашли мертвым со следами ран от меча у подножия перевала Усуи. По-видимому, он был убит в схватке — его пальцы крепко сжимали обнаженный меч.
191
Даймё — крупные феодалы-землевладельцы, которые после объединения Японии обязаны были подолгу жить в новом политико-экономическом центре страны г. Эдо (ныне Токио) и служить при дворе сегуна — во избежание возможных смут и заговоров. Приезд в Эдо назывался санкин.
Один человек видел, как это произошло. По его словам, Дзиросабуро вошел в рощу вместе с одним ронином. [192] Ронин вдруг обнажил меч и напал на Дзиросабуро, который, видимо, не стал биться всерьез и лишь отражал удары противника. Настолько явной была разница в их мастерстве.
Видел это деревенский староста, который часто приходил на заставу Усуи и поэтому в какой-то мере в искусстве Кэндо разбирался. Он как раз гадал, чем же все это кончится, когда вдруг из тени деревьев появился еще один ронин и, обнажив меч, неожиданным
192
Ронин — самурай, лишившийся сюзерена и не получающий рисовый паек. Такие люди нередко становились разбойниками.
Мива в той процессии не было. Вполне вероятно, что это он нанял ронинов, чтобы расквитаться за прошлую обиду. Доказательств не оказалось, но многие в этом не сомневались.
Так или иначе, у семьи Дзиросабуро отняли родовое имя. Причиной было не столько то, что он запятнал себя ссорой с неизвестным ронином, сколько то, что самовольно оставил процессию…
— Ах, вот оно как… — Тору несколько раз кивнул. Нечто подобное он и предполагал. И вопрос Сакаэ, что будет, когда научишься владеть мечом, теперь показался ему вполне простительным. — Понял. Если узнаешь что-то еще, оповести меня.
— Слушаюсь. Однако позвольте спросить, какие у вас планы насчет этого молодого человека, Сакаэ?
— Никаких. Ничего особенного я с ним делать не собираюсь. Уж не знаю почему, но он меня занимает.
Тору слегка улыбнулся.
Несколько дней спустя неожиданно пришел Сакаэ. В руках у него был сверток — сушеная хурма, завернутая в солому.
— Это вам, — проговорил он и неловко протянул сверток Тору.
— О! Ну и ну… — Тору с недоумением взглянул на юношу: с чего это он вдруг?
Сам он в это время занимался боярышником сандзаси в цветочном горшке. Присев на дощатый пол веранды, он поставил горшок рядом с собой.
— Иди сюда, садись.
— Слушаюсь.
Сакаэ, не церемонясь, присел рядом. От его тонкой белой шеи пониже затылка пахнуло кисло-сладким запахом.
— Эта хурма поспела возле нашего дома. Прошу угоститься, — начал он с обычного приветствия.
— Тебе самому пришло в голову принести хурму?
— Нет, матери. Она и сушила ее.
— Так я и думал.
Тору стало смешно — парень говорил все без утайки.
— Вот видишь, мать — любая мать и в любое время — только и думает что о своем ребенке. Я с радостью принимаю ее подарок и хочу тем самым выразить уважение к ней и ее заботливому сердцу.
— Вы так полагаете?
В тоне Сакаэ послышался легкий протест.
— Ты разве не вдвоем с матерью живешь?
— Именно так.
— И что же, не знаешь, что у нее на душе?
Сакаэ промолчал.
— Меня тоже воспитали женские руки. Но моя мать была человек сильного характера. Всегда сердилась на меня — во что бы то ни стало хотела, чтобы я прославил имя нашего самурайского рода. Твоя мать разве не такая же? Ведь она тоже, я думаю, стремилась воспитать тебя так, чтобы ваш род смог вернуться в сословие самураев?
— Вовсе нет.
— Ты просто не знаешь об этом. Я слышал, что отец твой принял нежданную смерть, верно? Твоя мать наверняка больше всего желает отомстить за его гибель и восстановить родовое имя.
— Моя мать не желает ничего подобного. Жизнь самураев ей давно уже опостылела. Ей хочется, чтобы я по возможности работал в поле, женился бы, как положено, на хорошей местной девушке и чтобы жили мы тихо и спокойно.
Тору невольно выпятил губу. Он совершенно оторопел.
— Ну что же, это тоже жизнь. Ее ведь можно прожить по-разному — в этом нет ничего плохого. Но тогда зачем же ты ходишь в школу и так усердно изучаешь искусство владения мечом?