Тихая ночь
Шрифт:
— Молись, дитя, молись. Это в твоих силах.
Мари-Луиз взяла руки бабушки в свои ладони, хорошо чувствуя и кости, и вены, и пергаментную кожу. Какаду в изголовье кровати распушил перья. Обе женщины устремили взгляд на тлеющие угли.
18
Монтрёй. Три года спустя. 4 сентября 1944 года
Грохот канонады разлетался эхом по дну долины и, отскакивая от городских стен, пускался во второй набег. Сквозь щели в закрытых ставнях на заклеенных окнах пробивались беспокойные взгляды,
На улицах не было ни души. Только иногда пробегал какой-нибудь молодой человек с пистолетом или винтовкой, пять лет провалявшейся в промасленном тайнике под сырым полом. Из приоткрытых дверей высовывались головы, настороженно поглядывавшие в сторону Плас-Гамбетта и мэрии, где стояли грузовики и суетились серые мундиры. Вспотевшие мужчины, закатав рукава, грузили коробки под противные крики подгонявших их унтер-офицеров. Мужчина постарше в расстегнутом из-за жары кителе слегка покачнулся и навалился на пилястру, тяжело дыша и заливаясь холерическим румянцем. Он раскачивался на каблуках, упершись ладонями в колени, пока его товарищи проталкивались мимо. Один из них чуть не сбил его с ног, когда пробирался к верхней ступеньке с горой папок, закрывавших ему обзор. Краснолицый мужчина схватился за железный поручень и рывком выпрямился, став лицом к площади.
Мари-Луиз не могла точно сказать, дернулась ли его шея, прежде чем послышался хлопок выстрела из винтовки и его мозги забрызгали осыпавшуюся штукатурку стены за ним. Он повалился спиной на поручни, ссутулившись, подогнув ноги, и выставил голову вперед, показывая миру грубо трепанированную черепную коробку. Ящики тут же побросали, а мундиры полезли под грузовики и попрятались в затененной прихожей мэрии. Окна над дверью ощетинились дулами ружей, и площадь наполнилась треском автоматных очередей и воем рикошетов.
В ставне рядом с головой Мари-Луиз внезапно возник желобок. Деревянные щепки, голубая краска и осколок свинца отскочили от стены внутри комнаты у нее за спиной. Она отпрыгнула назад, и ее сердце громко заколотилось. Взяв себя в руки, Мари-Луиз направилась к двери и вышла на лестничную площадку, где ее отец с флегматичным видом стоял у окна, наблюдая за сценой.
Он заговорил, не глядя на дочь:
— Порядок?
Она глубоко вдохнула и ответила:
— Да, но эта прошла совсем близко.
Мишель Анси пожал плечами и, стоя наискось от окна, продолжил наблюдать за хаосом, творившимся на площади. Мари-Луиз осторожно подошла и остановилась рядом. Перестрелка перешла в прерывистые одиночные выстрелы из двух винтовок, торчащих в окне второго этажа над дверью. Либо честь была удовлетворена тем единственным смертельным выстрелом, либо снайпера убил ответный залп — так или иначе, из окон напротив мэрии (которые были не видны из дома Анси) больше не стреляли.
Под развевавшейся на ветру свастикой с удвоенным рвением закипела работа. Защитив головы ведерками касок, солдаты затащили тело в дом, а на борта грузовиков и в полугусеничные транспортеры, сгрудившиеся вокруг лестницы, точно припавшие к земле броненосцы, полетели новые коробки, ящики вина, чемоданы и папки. Как будто вторя перестрелке, по городу снова прокатился гром артиллерийских залпов, заставляя торопившихся солдат тревожно оглядываться.
Наконец, прикрываемый с выхода автоматами, на пороге появился офицер. Желая
Унтер-офицеры направляли подчиненных и давали отмашку двум снайперам, засевшим у окна наверху. Кто-то явился с котом под мышкой. Одни солдаты, нацелив ружья на окружавшие их дома, сидели на бортах грузовиков, другие цеплялись за брезентовые перегородки, а третьими щетинились бронированные бока транспортеров. Под какофонию, почти заглушавшую нараставший гул канонады, колонна пришла в движение и покинула площадь в клубах голубого дыма. Он перемешивался и сбивался в коктейль шума и пыли, из-за которого почти не было видно отдельных машин.
Мари-Луиз и Мишель Анси следили за колонной со своего наблюдательного поста: теперь каски и ружья двигались в направлении, противоположном тому, в котором они занимали город четыре года назад, в лето поражения, когда отец и дочь стояли у того же окна. Тревожные взгляды снова ощупывали здания и крыши — но эти солдаты были старше, гораздо старше мальчишек сорокового, чьи кости теперь были разбросаны по русской степи.
Мари-Луиз с отцом наблюдали за тем, как машины достигли угла, повернули и стали подниматься на холм, оставив после себя только бестелесный рев и вязнущий на зубах запах и привкус дизельных выхлопных газов.
Окна и двери распахнулись. Молодой человек вышел на верхнюю ступеньку здания напротив дома Анси и выстрелил в воздух. За спиной у него появилась девушка. Оттолкнув его с дороги, она развернула на мостовой триколор размером с простыню. Они побежали к площади с развевающимся флагом. Он осел, когда пара замешкалась на границе открытого пространства, опасаясь винтовок, которые еще могли скрываться в сумрачных коридорах мэрии. На улице начали появляться другие люди. Ступая по-прежнему робко и оглядываясь в ту сторону, где затихающий рев двигателей указывал на отступавших немцев, они пытались определить, не могут ли солдаты вдруг передумать и вернуться, — они почти не верили, что долгожданная минута освобождения вот-вот наступит.
Уже не обращая внимания на звуки канонады, все новые и новые горожане отваживались выйти из дома. У некоторых были с собой пистолеты, кто-то вышел со старым дробовиком, а кое-кто не держал в руках ничего, кроме ладошек детей. Люди следовали за бегущей парой с триколором, которая теперь взбиралась по ступенькам к открытой двери мэрии. Откуда-то послышались первые строки «Марсельезы», выводимые мощным сопрано, и их почти сразу же подхватила смеющаяся, улыбающаяся, обнимающаяся толпа, которая уже смело сыпала на улицу. На кульминационной ноте у всех перехватило дух, и когда Мари-Луиз бросила взгляд на отца, она увидела, что по его окаменевшему лицу текут слезы.
В мэрии, в окне второго этажа появилась пара с флагом. Мужчина потянулся к флагштоку, схватился за лебедку и, повозившись немного с неподатливым узлом, сорвал ненавистную свастику. Та в последний раз раздулась на ветру и полетела вниз, на землю, где ее тут же подхватила и разорвала в клочья разбухавшая толпа. Пару, которая пыталась закрепить свой триколор, торопили приветственные возгласы и обрывки национального гимна, взорвавшиеся ревом, когда флаг наконец развернулся и надулся ветром.
Мари-Луиз схватила отца за руку.