Тихий гром. Книга четвертая
Шрифт:
— М-м! — досадливо промычал парень, глядя на выплывшую сквозь пальцы кровь. Холщовая рубаха будто выщипнута была в этом месте, и верх рукава уже выкрасился до локтя. — Как собака клыком хватанула… Да цепные кобели они и есть, сволочи! — впервые в жизни употребил это слово Степка и поежился, сдерживая коня. Только теперь страх пришел.
Вот о чем Лавруха-то упреждал! А на первом пути не было тут никого. Да и теперь прозевали, выходит, дозорные, коли пропустили гонца. Дед, если узнает о случившемся, воркотни не оберешься. Да еще мать с отцом подхватят —
Не поехал Степка по хутору — свернул возле Даниных в степь, на городскую дорогу. Въезжая в хутор оттуда, с облегчением обнаружил, что все уже разошлись по домам и возле сельсовета ни единой души нет. Подрулил к воротам старой своей избы, спрыгнул с коня и нырнул с ним в калитку. А во дворе, как на грех, — Дарья. Вытаращилась на кровавый Степкин рукав и зашумела на весь двор:
— Эт чего ж ты с рукой-то наделал? — бросилась она к племяннику, пытаясь понять, что там у него в рукаве-то.
— Да погоди ты! — взъерошился Степка. — К Васе мне надоть.
В избе опять же Катерина заохала. Василий, Алексей Малов и Макар за столом сидели — обедали.
— Ох, никак подшибли! — тревожно воскликнул Василий, выскакивая из-за стола.
— Подшибли на обратной дороге, — сдержанно отвечал Степка, стаскивая рубаху. — В угон разков с десяток стрельнули…
Василий вгляделся в рану, потрогал вокруг нее кожу, как доктор, и заключил:
— Легко ты, парень, отделался: неглубоко прохватило. Крови только много.
— Да надо бы как-то, чтоб дедушка не узнал и мама, — посетовал Степка. — Шуметь они примутся. И тебе на орехи достанется, как узнают, что ты послал.
— Его-то не достать им, — заметил Макар, — потому как сегодня уйдет. А тебе, и правда, кажись, перепадет знатно.
Рану перевязал Василий потуже, и обрядили Степку в старую Васильеву рубаху — еще довоенную. Пришлась она почти что впору. Окровавленную, потную и простреленную Степкину рубаху взялась обихаживать Катя.
— Ну, это все заживет, а Лавруху-то видал ты? — спросил наконец Василий о главном.
— Видал. Все ему обсказал. Наверно, приедет он, только ночи дождется. Ишь, как станицу-то стерегут, — доложил Степка, присаживаясь к столу, потому как домой попадет нескоро, а пообедать давно пора:
— Это ему дедушка записываться в полк не разрешил, что ли? — спросил Алексей.
— Ему.
— Ну вот, а он первый в бою побывал, — улыбнулся Малов, собираясь выйти из-за стола.
— Да какой же это бой, — разошелся Степка, — трое с винтовками на одного безоружного!
— А в бою, брат, всякое бывает. Ты вот сегодня без оружия цели своей достиг и живой вернулся. Значит, победил. — Малов поблагодарил за обед хозяйку, прошел к Василию и, собираясь закурить, продолжал: — А мог и не вернуться, но, коли задание выполнил, все равно победил. Такие вот на войне порядки… Пойдемте курить во двор, здесь и без того душно.
Только
Рассудили мужики просто: коли сам Демид не годен в строй — ущербный он — и детей у них с Матреной нету, так пусть конь его послужит доброму делу. Но Тютя, понятно, не обрадовался такому решению, будто душу из него вынули вместе с любимым конем. Перед мужиками не шибко противился он, поворчал только. А злобу на Тимофея затаил кровную.
Колька Кестер в тот день пас лошадей своих на Цыганском болоте и не знал, что в хуторе делается. А Иван Федорович, заслышав о митинге, сразу сообразил что к чему. Велел Берте собрать еду для сына, и с узелком подался к нему, чтобы оставить Кольку с лошадьми там и на ночь. Не сказал ему о хуторских новостях, потому как понимал, что, узнав о них, Колька вполне может уйти с отрядом.
Пожалуй, впервые с хутора уходила такая большая партия на войну. С четырнадцатого года группами и поодиночке отправляли, да только тогда война-то грохотала в немыслимой дали отсюда, а теперь — вот она, прямо ко двору пожаловала. Носился слух, что и в хутор могут прикочевать бои. Но сказать об этом твердо никто, конечно, не мог. А потому каждый рассудил по-своему.
У Рословых Катерина, Степка и Вера отправились провожать Василия, а заодно и отсидеться в городе трудное время. Ехала в обозе и Манька Проказина, оставив дома одного деда. Почти вся семья Шлыковых и кум Гаврюха тоже сыновей провожать отправились. Таких доброхотов набралось около десятка подвод. Обоз запылил по ночной дороге навстречу неведомой судьбе.
Прильнув к Василию и почти не дыша, Катерина сидела на сене в фургонном ящике. Она не плакала и не заговаривала ни о чем, вроде бы наблюдая, как в передке по-голубиному воркуют Степка с Верой. А в трепетной душе спеклось все, скипелось горячим слитком и давило неотступно, не давая вольно дышать. Она слушала чуткое свое сердце и за тревожными ударами пыталась разгадать, что ждет их за новым, столь крутым поворотом судьбы.
Постукивали в ночи колесные втулки. На привязи за фургоном пофыркивал оседланный Карашка. Теперь не расстанется он с хозяином до конца. Конь крепкий, надежный, и ход у него неплохой, потому Василий доверился ему как другу.
Лавруха Палкин догнал обоз лебедевский версты за три до свертка в поселок Новотроицкий. Рассвет подступаться уже начинал. По восточной стороне неба алая полоса проглянула. Из станицы выскользнул он в самое темное время. И опять ехал объездной, дальней дорогой, потому как знал он, заставы там не было. Лишь разъезд охранял станицу с той стороны, да опытному солдату он не помеха.